Илья Миксон - Святое дело

— К торжественному маршу! — гулко вторили заснеженные сопки.

— По-ба-тарейно!

— Побатарейно! — голоса сливались с эхом. Над головами офицеров сверкнули лезвия шашек.

— Первая батарея — прямо! Остальные — на пра-а-а!

— На пра-а!

— Во!

И сразу обрушилась медь оркестра, загудела земля от дружного удара сапог, и белые ветви деревьев, вздрогнув, обронили махровые ворсинки инея.

— Куда направляешься? — спросил Ярцев, глянув поверх книги.

— К полковнику Родионову.

Устыдившись своей невыдержанности в день переезда к Ярцеву, Краснов легко пошел на примирение. Отношения их носили вежливый, но весьма сдержанный характер. О Наде не говорили больше. Краснов вообще избегал упоминать ее имя. Лишь однажды, когда сообщил, что принят в вечерний университет марксизма-ленинизма, Ярцев вскользь заметил: «Историю СССР будет у вас читать Надежда Семеновна Пирогова». Он именно так и назвал ее, умышленно подчеркивая, что Надя для Краснова только лектор, не больше.

— К Родионову?! — удивленно протянул Ярцев и отложил книгу. Он долго уже наблюдал и ждал, что тот сам расскажет, куда это так тщательно собирается. Но Краснов молчал, и любопытство одолевало. Теперь, когда узнал, что сосед вместе с другими награжденными приглашен командиром полка на ужин, заговорило уязвленное самолюбие.

— Ах, да, конечно, вместе ордена получили, вместе и обмывать. Впрочем, знаю я эти званые вечера в апартаментах начальника! Сидят за столом, как будто штыки проглотили. Начальство изволит говорить, все молчат, как заливная рыба. Начальство отпустит плоскую шуточку, все хихикают, и чем ниже рангом, тем громче. Потом по рюмочке поднесут.

Краснов не отзывался, и это еще сильнее подзадоривало.

— Неизменный тост: «За здоровье отца-благодетеля!» В порядке занимаемой должности лезут чокаться. А в самом углу — зажатый могучими телами дам птенчик-лейтенант. До него очередь не доходит. Впрочем, ему и чокаться нечем, забыли прибор поставить. Потеха!

— Развеселился? — спокойно спросил Краснов. — Вот и хорошо. Я уже боялся, что лопнешь…

— От зависти? — «Наглец, выскочка! Сейчас я тебя не так уем!» — Есть чему завидовать! У меня сегодня более интересное рандеву.

Ярцев сладко потянулся всем телом, с шумом, демонстративно. Краснов, наклонившись, сосредоточенно натирал бархоткой носки сапог, лицо и шею густо заливала краска.

— Какая у нее великолепная фигурка! А грудь…

— Довольно! — Он с такой силой хватил кулаком по столу, что банка с недоеденным лососем полетела на пол.

Ярцев вскочил на ноги:

— Ты что! Это ведь шутка, у меня с ней ничего…

— Подлая шутка! — Краснов все еще сжимал побелевшие кулаки. — Грязная! И я не позволю говорить при мне такое!.. Вообще так говорить о девушке! Кто бы она ни была.

«Ударит, чего доброго!» — промелькнуло в голове.

— Пожалуйста, если тебе это так…

«Опять не удержался, — с досадой подумал Краснов. — Что за характер!»

— Да, оскорбляет. И возмущает.

— Я же пошутил, — примирительно сказал Ярцев, опускаясь на стул. — Неудачно, согласен. Но нельзя же с кулаками набрасываться. Бедная рыбка! — Он поднял консервную банку и поставил ее на стол. — Хорошо, что ты только в собственном соку. Это тебя и спасло! — Рассмеялся, сознался без фальши: — Я думал, ты меня и в самом деле двинешь разок.

— Струсил?

— Еще бы! Налетел чертом! Очи горят, и пена на губах.

Краснов инстинктивно прижал руку к губам.

— Ты и в самом деле поверил, что пена выступила! Дай воротник поправлю. — Он приблизился к нему и повернул спиной к себе.

— Спасибо. Но учти — в следующий раз поколочу.

— Ну тебя, бешеный! — Легонько подтолкнул в спину: — Иди. Не вздумай только в высшем обществе дебош устраивать! Пока!

— Не беспокойся. Счастливо оставаться.

— Нет, я тоже ухожу. На свидание. Это уже правда. Ключ свой не забыл?

Павел молча вышел, праздничного настроения как не бывало.

После ухода с квартиры Пироговых он ни разу не виделся с Надей, избегал ее. Но в вечер открытия Дома офицеров, который перенесли на восьмое ноября из-за неполадок в отоплении, встреча была неизбежной. Павел боялся встречи и все-таки ждал ее, хотя упрямо не желал признаваться себе в этом. Нет, теперь ему незачем будет идти…

«К полковнику еще рано. Торопиться нечего. Нужно явиться вовремя, точно в восемь, а сейчас — без четверти. Неудобно прийти раньше всех. Что из того, что я самый молодой и всего лишь лейтенант? «Птенчик-лейтенант». Хм! Все-таки Ярцев остроумен. И душа у него отходчивая. Наверное, поэтому ему и прощают многое. Засиделся он на должности командира взвода. Как он сказал однажды, постукивая папиросой по коробке «Казбека»: «Вот так и я: какой уже год мчусь к ослепительной вершине — и все на месте!» Витиевато, конечно, и мрачно. А в другой раз пропел на мотив воровской песенки:

Фрондит, рисуется. И ужасный циник!..

Нет, при мне, во всяком случае, он гадко шутить больше не будет, не посмеет. Я не допущу этого.

«Птенчик-лейтенант!» Владимир Ярцев превосходно знает, где и как держать себя. А как ты будешь выглядеть за столом твоего командира полка? В каком углу зажмут тебя могучие дамы? Ярцев фиглярничал, это ясно, а настроение испортил».

Вокруг одиноких фонарей стаей ночных бабочек кружились снежинки. Глубокие следы на белой дороге были засыпаны нежным пухом; при каждом шаге вздымалось легкое облачко.

Свет автомобильных фар слепил глаза. Краснов зажмурился, наклонил голову. Под сапогами вспыхнуло фосфорическое сияние. Будто он шел и сам освещал себе путь. Машина прошла мимо, сгустилась ночная синь, под ногами погасли волшебные фонари.

Который час? Семь минут девятого! И идти еще минут пять, не меньше. Зря он пошел дальней дорогой.

Решетку у порога успело заснежить. Неужели все уже в сборе? А может быть, никто еще не пришел?

Краснов принялся отбивать налипший на подошвы снег. Неожиданно отворилась дверь.

— Звонили?

— Нет, — растерянно ответил.

— Ну, хорошо, — полковник Родионов дотронулся рукой до кнопки звонка. — Испортилась что-то наша сигнализация, к шагам прислушиваемся. Ух какой снег валит! Погодите, веничек дам.

Вешалка в маленькой передней распухла от шинелей и дамских пальто.

— Ничего, мы и вашу пристроим, — сказал Родионов, отбирая шинель.

— Я бы и сам, — смутился Краснов и зашаркал ногами о мокрый половик. Из-за дверей, ведущих в комнаты, приглушенно доносились голоса, смех.

— Довольно, пойдемте! Не пугайтесь только, промежуточный пункт — кухня.

Пожилая, но статная женщина в темно-синем шерстяном платье, в белоснежном переднике захлопнула дверцу духовки. На Краснова внимательно взглянули строгие, еще очень молодые глаза; полное лицо, румяное от раскаленной плиты, осветила мягкая улыбка.