Феликс Овчаренко - Море штормит

— Понимаете ли, собственно, в чем здесь загвоздка, — расстроенно объяснил Зине Рогов. — Не найти сейчас людей, которые близко знали Нарожного. А сам лейтенант, вчера сообщили, в безнадежном состоянии. Даже не, приходил в сознание. Вот и докопайся теперь, кто автор портрета. А ведь такой талантище!

Они начали грузить санбатовские машины.

— Что уж вы так убиваетесь, товарищ капитан? — Зина укоризненно покачала головой. — Похудели совсем. Будто вините себя за что. Да если бы не война…

— Знаю, что война. А только подвиг не должен затеряться во времени. Поймите, Зина, тот, кто написал этот портрет, что там ни говори, — самый настоящий герой. Мне даже кажется, что между десантом и неизвестным художником определенно есть какая-то связь.

— Вы говорили, у Нарожного среди десантников были друзья, — напомнила Зина.

— Беда в том, что никто не назвал их по имени. Да и кого, собственно, искать? Почти все десантники погибли. — Рогов вздохнул. — Не за что даже зацепиться, чтобы построить хоть какое-то предположение.

— Вы, товарищ капитан, — улыбнулась Зина, — прямо как Шерлок Холмс. Неизвестно ведь ничегошеньки. А вы по каким-то крохам, намекам…

— Верно, знаем мы пока что весьма немного. Да только Конан Дойл тут ни при чем. Проницательный джентльмен с Беккер-стрит искал, насколько помнится, преступников. Похитителей там разных, шантажистов, охотников до чужого наследства. А мы с вами ищем героя.

Рогов задумался, барабаня пальцами по дверце фургона. Потом вдруг хватил по ней кулаком:

— Вот увидите, Зина, настанут еще такие времена, когда по всему земному шару будут разыскивать героев: затерявшихся в дебрях путешественников, приземлившихся в пустыне авиаторов, пропавших без вести первопроходцев. Вот, это скажу я вам, будет время!..

— Товарищ капитан! — К ним подбежал шофер головной машины. В руке он держал газету. — Наша, армейская. Только что получили. Вы, говорят, Петровским десантом интересовались…

Рогов торопливо развернул еще пачкающий краской влажный номер. Зина тоже склонилась над газетой. Через весь разворот чернел крупно набранный заголовок:

Рогов уже знал в подробностях все, что было связано с десантом. У братской могилы на берегу Буга ему рассказал о двухдневном сражении в порту бородатый осанистый старик, которому довелось беседовать с солдатами, пришедшими вслед за десантниками. И все-таки очерк военного корреспондента заново заставил пережить и осмыслить подвиг героев черноморцев. Отдельные строки удивительно соответствовали душевному настрою и мыслям Рогова и, казалось, были адресованы непосредственно ему. Он жадно вчитывался в них, втайне надеясь найти хоть маленькую детальку, которая бы дала верное направление начатому им поиску.

«…Фашисты окружили десантников тройным кольцом. Против них было брошено четыре батальона пехоты…

К исходу первого дня из 67 человек в живых осталось лишь 38…

Не хватало бинтов для перевязки ран…

После гибели Доронина командование отрядом взял на себя старшина Андрей Хворостов. Во время огнеметного залпа он получил сильные ожоги, но не покинул своего поста…

Гвардейцы отбили 18 атак. Они уничтожили более 700 гитлеровцев, подорвали четыре танка…

Когда в город вступили наши войска, навстречу им из обгорелых развалин с автоматами в руках вышли восемь десантников…»

— Постойте, постойте… — Рогов сложил газету. — Ведь если этот журналист виделся с теми, кто остался в живых, он может нам кое-чем помочь.

— Здесь ничего об этом не сказано, — возразила Зина.

— Но ведь в конце стоит: «Продолжение следует». Значит, у него в блокноте остались еще какие-то записи. Вполне возможно, что это именно то, что нам нужно.

Рогов взглянул на часы. До отправки оставалось всего несколько минут.

— Скажите, что я к связистам, звонить в редакцию, — предупредил он Зину и, размахивая газетой, бегом бросился через дорогу.

Вернулся Рогов расстроенный. Скручивая цигарку, досадливо поморщился:

— Не повезло. Журналист, который про десантников написал, срочно выехал на передовую. И, как назло, уже два дня о нем ни слуху ни духу. Вот, собственно, и все. Ничего больше в редакции добавить не могут. Какой-то замкнутый круг.

Анна Георгиевна называла полуразрушенные залы и комнаты их старыми, довоенными именами. Сережка быстро привык к этому. Уже через неделю он твердо знал, где зал Верещагина, где начинаются владения Айвазовского и куда нужно свернуть, если идешь по темному коридору первого этажа, чтобы попасть в гости к художникам XVIII столетия.

Но он невольно поежился, когда Анна Георгиевна однажды сказала:

— А вот здесь у нас был Левитан.

— Кто, кто? — недоверчиво переспросил Сережка.

— Левитан, — Анна Георгиевна не могла понять, что так смутило мальчишку. — Ты когда-нибудь раньше слыхал о нем?

— А як же… У него дочка була и хлопчик курчавый…

— Ты что-то путаешь, Сережа.

— Чого мени путать, колы той Левитан нашим сусидом був. В аптеке робыв, завжды у билом халати. Немцы його из винтовок… — Сережка перешел на шепот. — Я сам бачив. За школой, в яру. И жинку його, и диток…

Анна Георгиевна зябко повела плечами.

— Вы, мабуть, знали другого Левитана? — предположил Сережка, все еще не решаясь переступить порог полутемной комнаты.

— Да, сынок, другого, — согласилась Анна Георгиевна и толкнула висевший на одной петле ставень. В комнату хлынул яркий дневной свет.

Сережа зажмурил глаза, а когда открыл их — увидел перед собой широкоплечего матроса, который исподлобья смотрел прямо на него. Постепенно выступили высветленные солнцем очертания мольберта и закрепленного на нем портрета. Но все-таки осталось такое ощущение, будто в комнату вошел еще один человек.

— Анна Георгиевна… — от волнения у Сережки перехватило голос. — Так я ж цього матроса бачив недавно. Не на картине, а живого. Як вас. Колы десантников ховалы, его под руки пидвелы. Бо раненый вин був.

— А ты не ошибся, Сережа?

— Що ж я, по-вашему, слепой, да? — Он замолчал, заметив, что Анна Георгиевна уже не слышит его.

Она подошла к портрету, взялась за подрамник и долго так простояла, не шевелясь, не говоря ни слова. Потом отступила на шаг и прошептала странные слова:

— Нет, не его рука…

Какая еще там рука? Сережка недоуменно уставился на портрет. Моряка видно только по грудь. И вообще руки тут ни при чем. Человека надо примечать и узнавать по глазам. По взгляду Сережка этого моряка запомнил. Ни за что не спутает его ни с кем другим. Даже если у того брат родной отыщется и станет рядом, и то отличит.