Владимир Кудинов - Сполохи

Однажды ему со Светланкой выпал славный субботний вечер. Он вернулся из командировки, в гастрономе возле аэропорта взял две коробки конфет для дочек своих, Валентины Алексеевны и Надежды Алексеевны, содрал наклейки местной фабрики, чтоб получился подарок из дальних городов, позвонил из автомата: «Я уже здесь, дома!»

Валентины Алексеевны и Надежды Алексеевны, к сожалению, дома не оказалось — баба купила на рынке за трешку щенка и оставила их у себя с ночевкой: детей было не оторвать от белой живой игрушки. Собачку предложено назвать Трешкой, но баба и слышать не хочет, копается во франко-итальянских именах. Пока же сучонка осваивается с новым жильем, делая на бабкиных коврах «самолетики».

Уже поджидая автобус, Алексей вспомнил, что в гастрономе вроде бы видел армянский коньяк. Деньги у него были — дослали товарищи телеграфом, и он побежал обратно, взял бутылку, сыру, лимонов, яблок. Нашел какой-то стих, и он купил авоську, потолкал все это в нее, купил консервов, минеральной воды, сухой «Московской» и сухого венгерского про запас.

Они были со Светланкой вдвоем. Он сидел после горячего душа в мягком глубоком кресле в одних трусах, ощущая босыми ногами чистый ворс ковра, блаженствуя в теплой уютной квартире, а Светланка в халатике забралась с ногами на тахту. Комната была освещена голубым светом телевизора, там, «В мире животных», цвели лотосы, кувыркались лемуры и охотились рыси, на столике красовались Алексеевы покупки, обский муксун из Светланкиного НЗ, все было разобрано и разложено по тарелкам, искрился в хрустальных рюмках коньяк и горела свеча, «свеча горела на столе», отражаясь в стеклах книжных стеллажей, молчал, благовоспитанно вел себя бестолочь-телефон — мир был открытый и вполне гармоничный.

И тут Алексей вспомнил — батюшки-светы, сегодня ж десятилетие совместной со Светланкой жизни! Не свадьбы с гостями, не «горько» и проштампованных паспортов, а именно ж и з н и. Свадьбу играли спустя месяца два. Привел господь Адама к Еве и сказал: «Выбирай любую…» Эх, Красоткин, Красоткин, было время, когда отмечал каждую неделю, на трехмесячный юбилей на медные деньги летал из Центральной России в Центральный Казахстан, под Джезказган и Байконур, где в геологоразведке по меди твоя геологобогиня проходила практику перед пятым курсом института, пошел на пересыхающую речку к плесам сорвать три лилии, но вернулся ни с чем, был изгнан гадюками, поджидавшими тебя у воды на теплых колчедановых плитах…

Было похоже, что и Светланка позабыла о десятилетии. Впрочем, по части всяких праздников, юбилеев, поздравительных телеграмм и открыток она сразу же положилась на Алексея, этакая безалаберная деваха!

— Назло чертям сегодня будем кутить! — сказал он.

Светланка улыбнулась, теперь, конечно, и она все вспомнила, провела рукою по его голове. Она так и осталась застенчивой на ласку и уж тем более на разные т а к и е слова. Но был коньяк, было венгерское, она раскраснелась и потащила спать.

Она зашла в ванную, а Алексей, прежде чем выключить телевизор, машинально пробежал по каналам и нарвался на рев трибун и мечущуюся в панике шайбу.

Сказав, мол, сейчас приду, узнаю только счет, он остался у телевизора и просидел минут десять — пятнадцать, до конца игры.

Он неслышно вошел в спальню, лег, не зажигая света, возле Светланки, она успокоительно обняла его, прошептала сонным голосом:

— А я ждала, и я уснула…

— Проснись, ну проснись же, моя девочка, — легонько трепал он ее по щекам, пока окончательно не разбудил.

Но проснулся и телефон, подло заверещал в прихожей.

— Я скажу, что тебя еще нет, — решительно сказала Светланка. — Я скажу, что ты еще не приехал… Я мигом!..

И не успел Алексей возразить, как она побежала в прихожую. Алексей пошел следом.

— А-а, это ты, Варвара, — в сердцах протянула Светланка. — Ты б взглянула на часы, прежде чем звонить. Врываешься без спросу, а в постели чужой мужик.

— Светка! — жарко воскликнула Варвара Толстенная, ее и пушкой не прошибешь. Она орала так, что Алексей все слышал. — Ты хотела сапожки? Хотела! Дрыхнешь себе, а я бегай, хлопочи, ублажай!.. Короче, все устроила, черные, на собачьем меху, восемьдесят пять рэ, югославские…

Ну и так далее.

Поскольку Светланка проявила определенный интерес к беседе и беседа стала развиваться по законам, которых Алексею понять не дано, он ушел в спальню, оставив двери открытыми, лег и начал перебирать эпизоды из увиденной игры. Как переключил телевизор, как к нему ворвался стадион, как вдруг увидел множество коленей зрителей первого ряда, возле которых непонятно почему копошился хоккеист. «Шаталов перебросил Шадрина через борт, — пояснил комментатор. — Но атаковал он по всем правилам хоккейного искусства…» Вспомнил заброшенные шайбы, удаления: «Репнев, очевидно, сказал судьям что-то неудачное и вот, пожалуйста, наказан десятиминутным штрафом…»

Потом уснул, довспоминался…

Да, но что же Николай Герасимович, о чем он там бубнит? Разоткровенничался перед случайным человеком, не часто, что ли, выпадает случай?.. Судя по всему, держит его старуха в рукавичках во ежовеньких. Да и не только она. И остальные, наверно, домочадцы. И разные обстоятельства. И сегодня у него, как первый день свободы.

Конечно, надо было прилепить бумагу к воротам, ждать возвращения жены из больницы. Зачем ему все эти напрасные волнения, эти чижики, на которых приготовлены искусные силки? Позади уже жизнь, в которой всяко бывало — рассказать писателю, книгу бы написал, ничего не выдумывая, и люди плакали бы.

Родился и вырос Николай Герасимович далеко от здешних мест, в Поволжье. Отец был выходец из Льговского уезда Курской губернии, простой крестьянин, переехавший в молодости на непаханые средневолжские земли, где обжился со временем, построился, завел овец, коров, лошадей, родил восьмерых детей и оставил навечно свое имя оврагу, по пологому склону которого, по границе с орешником, прогнал в ковылях первую борозду — «Филиппова балка». Николай Герасимович был пятым ребенком в семье, перед революцией ему исполнилось десять лет.

Помнит: красное солнце закатывается за далекие холмы, степная дорога, на два пальца покрытая теплой пылью, перепела в пшеницах, в передке арбы отец, правящий лошадью, а по сторонам, свесив босые ноги к земле и держа кверху косы, как хоругви, мать, братья и сам Коленька. Возвращаются с сеножати, хороший день позади, отец и мать поют — у них были прекрасные голоса, мать пела в церкви, — и они, ребятишки, подпевают. «Гремит звонок насчет поверки — Ланцов задумал убежать…»

Пустые жбанки, в которых брали с собою окрошку: квас с отварной рыбой — судаком, сазаном или лещом, с картошкой, луком, круто посоленный, сдобренный желтыми огуречными цветками для запаха — пустоцветами или молодыми огурцами…