Руслан Тотров - Ритмы восхода

В холодном небе кое-где обозначились уже звезды, бледная луна омыла искрящейся голубизной неглубокий рыхлый снег на холмах. Вдали на краю деревни слышалась гармоника, звонкий девичий голос выкрикивал частушку, там свистели, визжали, смеялись; где-то ближе одиноко мычала корова, скулил тонко и жалобно замерзший щенок. Мальчик стоял у забора, возле калитки, и ему было легко после душной комнаты, пропахшей самогоном и крепким мужским потом. Он думал о том, что никому здесь не нужен, и ему никто не нужен, и он мог бы уйти домой один, но его страшил долгий ночной путь, белое безлюдное пространство. Он прогулялся по двору, поднялся на крыльцо, постоял еще немного, замерзая уже, открыл дверь, вошел — в узкой темноте холодных сеней Ваймер-старший, прижав к стене дочку Устинова, шарил у нее за пазухой. Мальчик, не останавливаясь, под хохоток Ваймера проскочил сени, потом прихожую, рванул на себя последнюю дверь. В комнате, в густом табачном дыму, пили, ели, негромко говорили о чем-то. Никем не замеченный, мальчик прошел на свое место, сел, прислушался.

…парень пишет из армии, как там Любка, а Любкин-то след давно простыл.

…в поселке возле сахарного завода будут строить рафинадный, в этом году начнут.

…тогда я к председателю, дай, говорю, лошадь. Он поначалу ни в какую, потом ничего, дал.

…на наших землях главней картохи нету продукта.

…рученька тяжелая, плотницкая, как врезал он ему в самое ухо.

…не свеклу там, а рожь надо было сеять, или овес, на худой случай.

…эх, я бы всех в один ряд поставил, к каждому бы подошел и спросил, а кто ты был на войне?

Дрогнул сидевший неподвижно капельмейстер, шевельнулся, поднял красные заплывшие глаза, положил руку на плечо мальчику, покачал о чем-то головой.

— Саня, — сказал он, — найди ребят, приведи сюда.

— Чего искать, — откликнулся Ваймер-старший, — вот они мы. В чем дело?

— Подвигайтесь сюда, — позвал Мельников. — Садитесь рядом, разговор есть. — Он был пьян, но мыслил четко, знал, чего хочет, и потому не стал вести окольных речей. — Ребята, я надумал отказаться от платы, не будем брать с него денег, с Устинова-то…

— Филипыч, не перепили вы, а? — прервал его Ваймер-старший. — А то я рассольчик огуречный выпрошу, или еще чего.

— Ребята, инвалида ведь похоронили, — тянул Мельников, цеплял слово за слово. — По совести, нельзя тут денег брать, не позволительно. Давайте откажемся, по-хорошему, как люди откажемся.

— Смеетесь? — спросил Ваймер-старший. — А за что я мерз, дул на холоде собачьем, за самогон, что ли этот паршивый? Так я его могу хоть сто литров достать.

— Нельзя за инвалида деньги получать, ребята, — просил Мельников. — Нельзя такое делать.

— С кабана этого нельзя деньги получать? — спросил, кивнув на Устинова, Ваймер-старший. — Да с него не деньги, с него шкуру надо драть.

— Не надо, — Мельников говорил, глядя на мальчика. — Не по-человечески это. Инвалида похоронили, нельзя за это просить плату. Правильно я говорю, Саня? Ты как думаешь?

— Я как все, — сказал мальчик.

— А вы что порешили, ребята? — спросил капельмейстер Ваймеров. — Не будем брать, а?

— Будем, — сказал Ваймер-старший.

— Правильно, — поддержал его младший. — Нечего спьяну выламываться.

— Иван Матвеевич, — позвал старший Ваймер, — подойдите на минутку.

— Ладно, ребята, я сам, — сдался Мельников. Он встал, пошатываясь, хватаясь за стену. — Так и быть, по-вашему, без шума, я сам возьму, я капельмейстер.

— Иван Матвеевич, рассчитаться вроде бы время, — сказал Ваймер-старший.

— Уходить собрались? — спросил Устинов. — А то посидели бы еще, время терпит. — Он сунул руку во внутренний карман пиджака, достал деньги — по три, по рублю — не считая, протянул их Мельникову.

— По-другому я хотел, — вздохнул, будто извиняясь, капельмейстер, — хотел, да не получилось.

Ваймер-старший взял деньги, пересчитал, взглянул на Устинова.

— Договаривались-то на двадцать пять, — сказал он, — а тут всего двадцать.

— Так ведь обещали прийти вшестером, а пришло четверо, — улыбнувшись, ответил Устинов. — Неполный оркестр.

— С работы не отпустили, Иван Матвеевич, мы-то тут при чем, — сказал старший Ваймер. — Сами еле отпросились.

— Я-то и вовсе не при чем, — засмеялся Устинов. — Пацану как, равную долю даете? — поинтересовался он.

— Такого пацана поискать, — сказал капельмейстер.

— Ишь ты, — удивился Устинов, — я думал, он вроде ученика у вас. А оркестр все же был неполный, играли неважно.

— Кто падлом сызмальства жил, тот и в землю падлом уйдет, — тихо, как бы про себя, проговорил Николай.

— Вы гляньте на него, — сказал Устинов. — Чего только не терплю, чего не прощаю ему ради брата. Дружки они были… — Он подошел к Николаю, тронул его, — выйди на улицу, охолонь, протрезвись, до глаз налился.

— Не пойду, — сказал Николай и зарыдал вдруг, кинув на стол голову, — ох, Митяй, на кого ж ты меня покинул…

Вошла дочка Устинова, стала ходить из кухни в комнату, приносить на желтой широкой доске алюминиевые миски с темным, твердым, как холодец, киселем, молча, ни на кого не глядя, расставлять их по столу. Младший Ваймер отхватил ложкой кусок, сунул в рот, проглотил, прижмурился.

— Ничего, — чмокнул он языком, — жрать можно.

— Вставайте, — сказал Мельников, — надо идти.

Они выбрали из вороха одежд свои пальто и шапки, оделись, подняли с пола, обтерли запотевшие трубы. В прихожую вышел Устинов, и дочь его стояла тут же, стояла, прислонившись к стене, глядела на старшего Ваймера.

— Приду, — тайно шепнул он ей. — Жди.

Устинов проводил их во двор, отворил калитку, остановился, отозвал в сторону Ваймеров.

— Папаше передайте, зайду я к нему на этой неделе, — сказал он. — Надо поговорить.

— Ладно, — кивнул Ваймер-младший, — передадим.

— Дело у меня к нему, задумка одна есть. Только уж больно себе на уме старик, — Ухмыльнулся Устинов. — Все хитрит, все ему мало.

— Хитрит не хитрит, а обдурить себя не даст, — сказал, мстя за недоданные пять рублей, Ваймер-старший.

— Ну, идите, идите, путь-то не близкий, — Устинов подтолкнул братьев к дороге, закрыл калитку. — Не забудьте передать.

— До свидания, — простился Мельников. — Спокойной ночи.

— Бывайте, — ответил Устинов. — Счастливо дойти вам.

Деревня спала уже, лишь в редких избах светились окна да где-то вдалеке играла, заливалась долгими переборами гармошка. Мальчик шел рядом с капельмейстером, Ваймеры же, как всегда, шагали впереди, давили скрипучий снег хромовыми сапогами. Ночь была тихая, морозная и очень светлая; за избами с обеих сторон дороги виднелись отчетливо и выпукло серые яблоневые деревья, под которыми по белому снегу плелись замысловатые узоры оттененных луной веток. Справа, из приоткрытой калитки, высунулась маленькая лохматая собачонка — мальчик успел рассмотреть острую морду, темные глаза, стоявшие торчком уши — высунулась, глянула на идущих, коротко, несмело тявкнула. Ваймеры цыкнули на нее, засвистели, затопали ногами, собачонка бросилась во двор, к дому, пронзительно, срываясь на визг, залаяла, и тотчас же всюду, по всей улице, завыли, загавкали на тысячу голосов большие и малые псы.