Пётр Лебеденко - Черные листья

— Почему — испанских? — поинтересовался Алексей Данилович.

— А потому, что они с торерами драться каждый день обязаны, и ежели чуть больной — аминь. Враз его дротиком насквозь.

Тарасов улыбнулся:

— Это правильно. Испанским быкам здоровье нужно. А вы, Александр Семенович, в отпуск собираетесь? Тут вот путевка в санаторий есть, хотим вам ее предложить. В наш санаторий, на Дону, знаете?

— Силикозный? — всполошился Шикулин. — Чего я там не видал?

— А там не только силикозники, — сказал Тарасов. — Там много и здоровых людей: отдыхают, сил набираются… Разве плохо и вам отдохнуть да сил поднабраться?

«Мягко стелешь, товарищ Тарасов! — подумал Шикулин. — Отдохнуть да сил поднабраться… А на уме, небось, одно: в расход Шикулина, на-гора́ его! Не мытьем, так катаньем…» Вслух он сказал:

— Я когда с товарищем Исаенко беседовал, он, между прочим, выдвинул такую рекомендацию, что все доктора до единого есть перестраховщики и главная их забота — это замутить воду в чистой воде. И еще товарищ Исаенко мне сказал так: «Вы, Александр Семенович, — человек самостоятельный и самостоятельно должны принимать важные решения относительно собственной своей персоны». То есть, как я понимаю, безо всяких подсказок и внешнего вмешательства со стороны.

Тарасов минуту помолчал, потом как бы вскользь заметил:

— Я недавно встречался с товарищем Исаенко. Он мне рассказывал о вашем визите…

Шикулин заметно смутился — такого варианта он не предвидел. И тут, пожалуй, номер с круглым столом не пройдет. С «близким знакомством» и пузатеньким графинчиком — тоже. Надо поскромнее…

А Тарасов продолжал, и теперь Шикулин уловил в его голосе новые нотки — хотя и не совсем суровые, но довольно настойчивые и требовательные:

— Доктора, Александр Семенович, мутить воду в чистой воде не заинтересованы. Заинтересованы они в обратном — в том, чтобы мы с вами были здоровы и хорошо трудились. В этом уверен и товарищ Исаенко. Или нет?

Шикулин молчал. А что скажешь? Откуда Шикулину знать, в чем товарищ Исаенко уверен, а в чем не уверен. Тарасов не Лесняк, Тарасову туману не напустишь.

— Поеду! — вдруг с удивившей его самого решимостью сказал Шикулин. — Раз надо — значит, надо. Правильно я говорю, Алексей Данилович?

Но уже на третий день он на чем свет стоит клял и самого себя, и Тарасова. Себя — за слабоволие, за податливость, Тарасова — за все остальное.

— Упек он меня! — чуть ли не со слезами на глазах жаловался Шикулин Климову. — Упек, никуда я теперь не денусь. Встретился бы сейчас с ним, поговорил бы…

— Добра ж он тебе хотел, Саня, а не зла, — говорил Климов. — Чего ж ты так на человека? По-справедливому разобраться — кто ты ему? Сват, брат? А он видит — доходнёй ты стал настоящим, вот и пожалел.

— Пожалел волк кобылу, — ворчал Шикулин.

Посетовать, будто ему тут плохо, Шикулин при всем желании не мог. Чистые светлые палаты, хорошее питание, заботливый уход, развлечения — здесь все делалось для того, чтобы человек жил полной жизнью и ни в чем не был ущемлен, не чувствовал бы себя одиноким и оторванным от жизни. Притом много друзей, много знакомых, есть с кем и в шахматишки перекинуться, и «козла» забить, а то и просто о том о сем потолковать, что-то общее вспомнить. Живи, Шикулин, отдыхай, набирайся сил — они тебе пригодятся.

Пожалуй, Шикулин и смог бы заставить себя жить здесь в свое удовольствие и набираться сил, если бы вдруг не пришла в его голову мысль, от которой он уже не мог избавиться. Сопоставив все, что с ним произошло — и временное отстранение от работы в шахте, и вот такую настойчивость Тарасова, уговорившего его ехать в санаторий, — он решил: все темнят, все скрывают от него правду, а на самом деле у него — силикоз. Типичный силикоз, от которого если и не сразу отправишься на тот свет, то и на этом долго не протянешь…

Странное дело: не раз и не два Шикулин попадал в шахте в такие переплеты, что и не позавидуешь, не раз и не два добровольно шел на риск, который мог окончиться для него весьма печально, однако он никогда не испытывал такого панического страха перед возможной смертью или возможной инвалидностью, какой испытал в ту минуту, когда к нему пришла вот эта мысль. Страх был действительно панический, он преследовал Шикулина неотступно, и днем и ночью, заставлял его искать какой-то выход, изнуряя до такой степени, что у Александра Семеновича не оставалось сил даже для того, чтобы все спокойно взвесить и прийти к какому-то определенному выводу.

Однажды он решил поговорить с лечащим его врачом начистоту. Пришел к нему в кабинет, плотно закрыл дверь, сел напротив и прямо спросил:

— Значит, силикоз?

— У кого? — спросил врач удивленно.

— У меня, конечно, а не у испанского быка…

— Вы сами установили диагноз? — спокойно улыбнулся врач. — Или вас проконсультировал Сеня-нечёсаный?

Сеней-нечесаным называли в санатории придурковатого парня с копной вечно не причесанных волос, который сторожил лодки и катера. Наверное, врач хотел развеселить Шикулина, однако Александр Семенович на такую приманку не клюнул. Тем более, что ему показалось, будто врач не то испуганно, не то смущенно отвел глаза в сторону «Боится, — подумал Шикулин. — Знает кошка, чье мясо съела…» И он снова повторил свой вопрос:

— Силикоз, значит, спрашиваю? Чего темнить? Думаете, Шикулин ничего не понимает? Шикулина можно провести на мякине?

Врач долго и внимательно смотрел на шахтера и, кажется, что-то обдумывал. Потом встал, взял из шкафа историю болезни Александра Семеновича и, раскрыв папку, вслух, но как будто для самого себя начал читать. Прочитает что-то по-латыни, взглянет на Шикулина и объясняет:

— «Истощение организма на почве длительного переутомления». Понимаете? «Заметных признаков поражения легких нет». Понимаете? Подчеркиваю: признаков поражения легких нет! Вы удовлетворены?

Шикулин слушал с таким вниманием, словно ему читали приговор. Он очень хотел верить всему, о чем ему говорили; он, полураскрыв рот, ловил не только слова, но и интонацию голоса, и жесты, следил за каждым изменением лица врача, за его глазами и все время думал и думал: «Темнит. Там написано одно, а он говорит другое. У них такой тайный приказ: темнить! Чтоб больной не паниковал…»

Он вдруг спросил:

— А где снимок? Тот, что на рентгене?

— Вот, пожалуйста.

«Выпросить его? — подумал Шикулин. — А может, и тут липа. Долго ли подсунуть чужой снимок? Тут всё умеют… Специалисты…»

Он так и ушел в смятенных чувствах, не только ничему до конца не поверив, а еще больше растравив свое больное воображение. И жил теперь даже для самого себя непонятной жизнью, полной сомнений, отчаяния и иногда прорывающейся надежды. То вдруг замкнется, наглухо оградит себя от того мира, в котором, как ему казалось, никому нет дела до всего, что уже обречено, то внезапно вырвется из своей искусственно созданной скорлупы и с какой-то лихорадочностью начинает метаться в поисках ответа на не перестававший мучить его вопрос: что делать дальше?