Пётр Лебеденко - Черные листья

Он наконец навел свой «Цейс» на заливчик и, не удержавшись, крикнул:

— Вон она, наша! Штук их там двенадцать, и наша тоже… Да не толкайте под руку, дайте разглядеть как следует! Плывет вон рядом с селезнем, пристроилась к нему, будто милая невестушка. И крылышками помахивает, от радости видно…

К «Цейсу» Шикулина протянулось сразу несколько рук:

— Дай взглянуть, Пшик. Слышишь? Ну дай, тебе говорят!

Шикулин презрительно бросил:

— Никаких Пшиков не знаю, кто они такие, Пшики, тоже не ведаю. Ясно?

Кто-то сильными руками обхватил шею Шикулина сзади, сдавил его плечи, будто зажал в тиски. И пробасил над ухом:

— Отдай трубу, Пшик, иначе дух из тебя вон. Ну!

И вдруг Шикулин прерывающимся шепотом проговорил:

— Поднимается, братцы! Взлетает! Пошла, пошла-а, голубушка, третьей взлетела, вслед за селезнем.

Тиски разжались, но теперь Шикулин и сам уже сорвал свой бинокль с шеи, протянул Климову:

— На, гляди! Да скорее, скроется же…

А утки, сбившись в нестройный пеленг, уже делали полукруг над Доном и всё ближе подходили к горняцкому санаторию, точно решив попрощаться с людьми, провожающими их в дальний путь. Шилохвостка летела третьей, чуть припадая на одно крыло, и казалось, будто она прихрамывает: то немного отстанет от селезня, то рванется вперед и почти вплотную к нему приблизится, словно боясь расстаться с ним хоть на минуту. Легкий, едва слышимый свист крыльев пронесся над головами притихших людей, и потом надолго повисла тишина — теперь уже не тревожная, а какая-то торжествующая, точно вселяющая в души этих людей тайные, одним им ведомые радости и надежды.

— Полете-ели! — не то сказал, не то облегченно вздохнул Шикулин. И повторил: — Полете-ели! Ни пуха им, как говорится, ни пера. — Еще раз вздохнул и по-детски чисто, просветленно улыбнулся.

— А говорил — ружьишко! — с такой же просветленной улыбкой заметил Климов. — Любишь ты, Саня, туману напускать. Да возьми ты в ту минуту ружьишко, я б тебе сам башку открутил. Или не понимаешь, об чем речь?

— А что? — спросил Шикулин. — Утка на то и есть утка, чтоб ее прихлопнуть, когда надо.

— То-то и оно — когда надо! А когда не надо?

Шикулин верил в судьбу. Что б там ни говорили о такой штуке, как судьба, разные философы, а она, думал Александр Семенович, появляется на свет вместе с человеком и идет за ним по пятам всю жизнь. Да это еще ничего, если б только шла по пятам, она, видишь ли, и командует человеком: туда тебе — можно, туда — нельзя, сюда — ты пойдешь, а сюда — заказано…

Одного человека она на руках носит — не жизнь такому, а веселая прогулочка, у другого сама не шее сидит, гнет его, бедолагу, к земле, головы поднять не дает, зануда! Ну что ты будешь с ней делать, ежели невзлюбила она твою персону? Драться с ней? Так она ж тебя в бараний рог скрутит — и пикнуть не успеешь! В ножки ей кланяться? Любит, ой как любит судьба-судьбишка, чтоб в ножки ей кланялись. Только тут тоже ведь палка о двух концах: чем ниже кланяться будешь, тем скорее свой хребет поломаешь, тем скорее горбатым станешь. А горбатого, как говорят, лишь могила и исправит… Серединку, серединку надобно выбирать, думает Шикулин, тогда, как-никак, жить еще можно будет…

Раньше он и старался выбирать серединку — на судьбу свою особо не роптал, но и залезть ей себе на шею тоже не всегда давал. Взять, скажем, тот случай, когда вывалился на него в забое «сундук» и пришлось ему долгое время пребывать на больничной койке. Вон ведь как метался тогда Александр Семенович от дикой боли, а кто хотя бы раз услыхал от него жалобу на свою судьбу? Давний его приятель плотник Сидорцев, придя как-то проведать, сказал:

— Ну и не везет же тебе, Саня, хоть стой, хоть падай. Сколько человек тогда в лаве было, а «сундук» — на тебя! Не везет, как сему сем — сорок девять… Под звездой ты несчастливой родился, что ли? Есть такая звезда на небе, рак и козий рог называется, так кто под ней родился — хана! Про науку жироскопию, небось, слыхал?

Шикулин с нескрываемым презрением ответил:

— Темень! Во-первых, не жироскопия, а хиромантия, а во-вторых, есть Козерог, а не козий рог, ясно? А в-третьих, ежели ты хочешь знать, под «сундук» я сам себя подставил. Вместо Пашки Селянина.

— Сам? — усомнился Сидорцев. — По доброте? Или орденок надеялся отхватить?

— А ты про такую штуку, как благородство рабочего человека, слыхал что-нибудь? — в свою очередь спросил Шикулин.

— Туману напускаешь, Саня, — сказал Сидорцев. — Вот дадут тебе инвалидность, в шахту — ни ногой, взвоешь ты тогда по-волчьи, на этом твое рабочее благородство и закончится. А? Судьба твоя на данном этапе ножку тебе подставила, и никуда ты теперь от этого не уйдешь. Как сему сем — сорок девять…

— Может, и подставила, — неожиданно согласился Шикулин. — Только насчет инвалидности ничего не получится. Судьба судьбой, а мы тоже зубы имеем. Понял, «жироскопия»?

Его и вправду в шахту не пускали очень долго, предлагали много хороших должностей на поверхности, но он стоял на своем — только под землю.

— Нету мне жизни без шахты, — говорил он то просяще, пуская слезу, то требовательно. — Нету и не будет! Или в расход меня захотели?..

Тот же самый Сидорцев, узнав про мытарства своего приятеля, напомнил ему:

— Говорил тебе — судьба ножку подставила. Давай, Саня, покорись, для тебя ж и лучше будет.

Шикулин не покорился. Когда все его попытки переубедить местное начальство и местную медицину окончились неудачей, он сел на свой мотоцикл и помчался в областной центр. Как домой, пришел в обком партии и заявил дежурному бюро пропусков:

— Лично к секретарю обкома товарищу Исаенко. Срочно…

Дежурный усмехнулся:

— Он вас ожидает?

— Скажи, что приехал Шикулин, — твердо заявил Александр Семенович. — А кто такой Шикулин — он должен знать. А в случае не знает, так скажи: рабочий очистного забоя шахты «Веснянка». Да не просто рабочий, а известный комбайнер. Все ясно?

Дежурный все записал и, прежде чем захлопнуть окошечко, сказал:

— Ждите, товарищ известный комбайнер Шикулин.

Посидев не больше десяти минут, Александр Семенович постучал в окошечко, спросил:

— Что там слышно о моей персоне?

— Ведутся переговоры, — ответили ему. — На высшем уровне.

Не уловив в словах дежурного иронии, Шикулин вышел на улицу, поглядеть за мотоциклом. Но с полдороги вернулся: а вдруг товарищ Исаенко его уже вызвал? Вдруг его уже кинулись?

Он снова постучал:

— Это опять я, Шикулин. Как там насчет меня обстоят дела?

— Пока в той же стадии. — Младший лейтенант теперь уже с любопытством посмотрел на Шикулина и повторил: — Пока в той же стадии. И советую вам набраться терпения, товарищ шахтер. Вы отдаете себе отчет, где находитесь?