Пётр Лебеденко - Черные листья

Говорил Бахмутов без заминки, прямо глядя в глаза Анны Федоровны, и, может быть, именно это обстоятельство заставило ее поверить в правдивость слов горного мастера. Все же она спросила:

— Интересно, откуда же Андрюша денег для тебя взял? Не было у него такой привычки — при себе их держать…

— Чего не знаю, того не знаю, мамаша, — ответил Бахмутов. — Дал, и все. А мое дело — честно рассчитаться. — И улыбнулся: — Расписки не требую, так как заем был сугубо личный, а не государственный…

Посмотрела Анна Федоровна после ухода Бахмутова сберегательную книжку — все там на месте, без ее ведома Андрей ничего не брал. Задумалась. Посоветоваться бы с Павлом, да ведь обещала людям сохранить все в тайне. А червячок сомнения гложет: не врут ли «должники»? В открытом виде помощь предложить стесняются, вот и придумывают разные байки о «должках». Узнай об этом Павел — хату разнесет. «Нищие мы? — закричит. — Побираться будем? Или нам чего не хватает?» А те, кто «должки» приносит, если это не должки, думают небось по-своему: «У людей и так вон какое горе, да вдруг еще и нехватка обнаружится — это ж понимать надо…»

Рабочий очистного забоя Виктор Лесняк явился к Анне Федоровне вечером. Был он слегка навеселе, пахло от него хорошими мужскими духами и коньяком. Под глазами тоненькие, будто черная ниточка, полосочки въевшейся в кожу угольной пыли. От этого глаза Лесняка кажутся намного большими, чем они есть на самом деле, и чуть томными. Полосочки эти Лесняк не смывает умышленно. Зачем их смывать, если так красиво…

— Можно к вам на минуту, мамаша? — галантно поклонившись, спросил шахтер.

— Лично ко мне? — улыбнулась Анна Федоровна. — Павла нет дома.

— Лично к вам, — подтвердил Лесняк. — По чисто конфиденциальному вопросу.

Она ввела его в комнату, усадила на диван, села рядом и скрестила на коленях руки. Лесняк с разговором не торопился: хотел, наверное, показать, что дело его по сути своей пустяковое, решит он его в два счета и потому спешить ему некуда и незачем. Долго разглядывал большой фотопортрет Андрея Иваныча, висевший на противоположной стене, потом, взяв с книжного столика фотографию Юлии, начал рассматривать ее и, наконец, спросив у Анны Федоровны разрешения, закурил сигарету.

— Хорошо тут у вас, мамаша, — сказал он после продолжительного молчания. — Чистенько, уютненько… Как ваше здоровье?

— Ничего, спасибо, — ответила Анна Федоровна.

— Ну и слава богу. Я тоже ничего. Не болею.

— Ну и слава богу, — улыбнулась Анна Федоровна. — А ты, Витя, не должок ли принес?

— А?

Лесняк явно опешил. Чего-чего, а такого вопроса он никак не ожидал. Он, как показалось Анне Федоровне, даже изменился в лице и, немножко от нее отодвинувшись, посмотрел так, будто перед ним сидела не просто мать его друга, Павла Селянина, а какая-то ясновидящая.

— Должок, спрашиваю, принес? — повторила Анна Федоровна. — Сколько ж ты у Андрея Иваныча одалживал? Рубликов, наверное, семьдесят или больше?

— Восемьдесят, — сказал Лесняк. И, уже придя в себя, сразу пошел в атаку: — Не ожидал я от Андрея Ивановича такого. Обещал ведь в секрете держать. Знал бы, не одалживался бы. И Павлу, небось, он тоже об этом рассказал?

— Вроде нет. Да чего тебе бояться-то? Ну, взял, ну, нужда такая была, так ведь по-честному же расплачиваешься…

— Оно, конечно, все правильно, мамаша, — согласился Виктор, — бояться тут нечего. Но все же… Вот они, восемьдесят рублей, можете пересчитать при мне. Только я ж, как вы говорите, по-честному.

И вот тут совсем неожиданно Анна Федоровна расплакалась. Сперва подкатил к ее горлу ком, и она будто задохнулась, и будто судорога пробежала по ее лицу, а потом по изрезанным морщинками щекам покатились слезы. Она смотрела на Лесняка и не то покачивала поседевшей головой, не то голова ее подергивалась сама собой от охватившего ее волнения, а слезы все бежали вдоль морщинок, точно по неглубоким бороздам, и Анна Федоровна их не вытирала, нисколько их не стыдясь.

Наверное, рабочий очистного забоя Виктор Лесняк все сразу понял, потому и не стал оправдываться и не стал продолжать разыгрывать из себя чем-то удивленного человека. С необыкновенной мягкостью он обнял за плечи Анну Федоровну и сказал:

— Простите меня, Анна Федоровна. Не хотел я вас обидеть, само как-то все оно получилось. Думали так: Юлька ваша учится, Павел только-только работать начал — откуда же брать средства на жизнь? А Андрей Иванович вроде как на войне погиб, за нас, значит, чтоб хорошо мы жили… И вы нас не обижайте, мамаша. Не милостыня ж это какая, а простая рабочая помощь…

Петр Сергеевич Батеев был одним из тех ученых, которым никогда легко не жилось. То ли в силу своего беспокойного характера, то ли потому, что ему не всегда удавалось ладить с людьми, облеченными властью высшей, чем он обладал сам, то ли в силу каких-то других неизвестных причин, но так или иначе, а его коллеги редко ему завидовали: и наградами Батеева обходили, и имя его вспоминали отнюдь не на торжественных собраниях, и нервы ему частенько трепали так, что в неполных сорок пять волосы Петра Сергеевича уже были обсыпаны снежной метелью.

А он не сдавался. И никогда не казался человеком обиженным или придавленным невезучей своей судьбой. Напротив, по-юношески был влюблен в жизнь, в драку бросался с азартом небитого парня и синяки принимал, как должное и нечто привычное.

Руководя научно-исследовательским угольным институтом, Батеев главной целью своей жизни считал не работу над многотомными теоретическими трудами, чему посвящали свою деятельность некоторые из его коллег, а более скромную задачу: дать горнякам машины, которые бы облегчили их нелегкий труд, цену которому Батеев знал отлично. Сам он когда-то начинал рабочим очистного забоя и прошел все этапы большой дороги: горный мастер, начальник участка, инженер шахты, главный инженер треста. Кому же, как не ему, было знать о нуждах шахтеров, кому же, как не ему, было о них беспокоиться.

…Сейчас он летел в Москву с рабочими чертежами созданной в институте новой струговой установки. Самолет шел над плотными громадами мощных кучевых облаков, зрелище было великолепным, однако оно почему-то не трогало Батеева. Глядя в иллюминатор на совершенно фантастическую картину проплывающих мимо провалов и завихрений, похожих на спирали галактик, Петр Сергеевич неожиданно вспомнил свой разговор с Павлом Селяниным на аэродроме.

Павел провожал на юг свою сестру Юлию, и когда она улетела, он подошел к Батееву, поздоровался и сразу спросил:

— Везете в Москву что-нибудь новенькое, Петр Сергеевич?

— Везу, Павел. — Батеев глазами показал на свой портфель и улыбнулся. — Здесь, если хочешь знать, давнишняя моя мечта. Удастся воплотить ее в жизнь — буду безмерно счастлив.