Пётр Лебеденко - Черные листья

— Чего ж ты так рано поседел? — спросил Охранов. — Укатали сивку крутые горки?

— Да нет, пока еще не укатали, — улыбнулся Батеев. — А где ж твоя знаменитая шевелюра?

— Естественная усушка и утруска, — вздохнул Охранов. — Осталось вот полсотни волосенок, и то, слава богу, не лысый ведь. А вообще — черт с ней, с шевелюрой, не до нее. Хочу завернуть одно дельце на своих шахтах, не знаю, благословят ли… Если благословят — услышишь еще о Сашке Охранове… А ты с чем сюда?

Батеев хотел было объяснить, зачем он явился к Бродову, но секретарша сказала:

— Товарищ Охранов, вас просят.

Охранов вышел от Бродова минут через сорок. Вышел весь сияющий, веселый, даже, как показалось Петру Сергеевичу, лет на пять помолодевший. Чмокнул в щеку оторопевшую секретаршу, обнял Батеева и, прижав папку к груди, сказал:

— Одобрено! Понимаешь? У него отличное настроение. Иди, он тебя ждет. Ты где остановился, в «России»? Выкрою время, забегу. Ну, ни пуха тебе, ни пера.

— Пошел к черту! — бросил Батеев. — Пошел ко всем чертям.

У Бродова действительно было хорошее настроение. Когда Петр Сергеевич вошел в его кабинет, он быстро встал из-за стола, протянул руку, поздоровался и, взяв Батеева под локоть, проводил к удобному, обитому синим бархатом креслу:

— Давненько ты не заглядывал в нашу обитель, Петр Сергеевич. Все изобретаешь, все конструируешь? А выглядишь ты молодцом, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Загорелый, свежий, ни дать ни взять — молодой бог!

— Какой там бог! — улыбнулся Батеев. — Мощи одни остались.

— Ну-ну, не прибедняйся. Вас, южан, и время не берет. Вы, наверное, все там долгожители, а? Вот когда-нибудь брошу свое начальническое кресло — и махну на юг. Раки, рыбцы, стерлядочка… Да ты чего смеешься, не веришь?

— О раках, рыбцах и стерлядочке мы и сами мечтаем, Арсений Арсентьевич. Только мечтаем да еще во сне все это видим. А наяву…

— А наяву? — засмеялся Бродов. — Остер ты на язык, батенька… Ну, с чем пожаловал, чем столичных чиновников решил порадовать?

Батеев молча стал развязывать тесемки папки и с удивлением заметил, что пальцы его подрагивают и он не в состоянии унять эту противную дрожь, а Бродов внимательно за ним наблюдает и, наверное, про себя посмеивается. «Чего это я, точно школяр? — раздраженно думал о себе Батеев. — Чего я разволновался, будто перед госэкзаменами? Опять нервы?..»

Тесемки, будь они трижды прокляты, никак не развязывались, хоть рви их зубами. Бродов теперь тоже молчал, и, поглядывая на него, Батеев не мог понять, сочувствует ему Арсений Арсентьевич или смеется над ним, а может, он вовсе и не думает о нем, а просто ждет, когда же нерасторопный Батеев выложит на стол свои чертежи и начнет что-то объяснять и что-то доказывать.

— Приехал сегодня? — тактично спросил Бродов.

— Я — самолетом, — ответил Батеев. И опять вспомнил: «мы летим, ковыляя во мгле…» — С аэродрома — прямо к вам, — зачем-то добавил он.

И еще он вспомнил, как группа ученых и конструкторов его института, да и он сам в их числе, бились над разработкой новой струговой установки, как не спали ночами, то отчаиваясь, то снова воодушевляясь какой-то неожиданной находкой, а потом опять разочаровываясь, когда эта находка оказывалась совсем не тем, чего от нее ожидали. Измотались все до предела, стали раздражительными, ни с того ни с сего взрывались и начинали ворчать друг на друга: посмотреть со стороны — настоящие неврастеники…

Как-то ночью, кажется часа в три, к Батееву постучались. Уснул он всего пару часов назад, голова была тяжелой, будто с похмелья, веки набухли, точно налились металлом, а руки и ноги казались ватными. Жены дома не было — уехала на неделю к родственникам, — и Батеев, чертыхаясь и кляня на чем свет стоит ночного посетителя, пошел открывать. Не снимая дверной цепочки, спросил, заметно брюзжа:

— Кого надо?

— Это я, Петр Сергеевич, Луганцев. Открой на минутку, дело есть.

Семен Федорович Луганцев считался в институте ведущим инженером, и группу конструкторов, разрабатывающих новую струговую установку, возглавлял именно он. В предчувствии чего-то не совсем обычного, Батеев торопливо открыл дверь и почему-то шепотом спросил:

— Ты? Что-нибудь новое?

Так же шепотом Луганцев ответил:

— Последний узел был рассчитан неправильно. Я, кажется, нашел ошибку. Черт, как мы ее допустили — ума не приложу! И никто не заметил — будто общее затмение… Сейчас я тебе все покажу.

А через полчаса Батеев вызвал машину, и они поехали по городу — поехали по квартирам своих сотрудников. В темных подъездах на ощупь находили кнопки звонков, сперва осторожно, а потом, когда долго никто не отзывался, со всей силой на них нажимали и слышали, как там, за дверью, бранились: «Кого нелегкая принесла! Чего не дают людям покоя!»

Супруга инженера Озерова заявила категорически:

— Никуда Тимку не отпущу, ясно? Заездили человека… Все. Спокойной ночи…

Она хотела захлопнуть дверь, но «Тимка», солидный, страдающий одышкой инженер Озеров, одной рукой поддерживая брюки за расстегнутые помочи, а другой прихватив пиджак, отодвинул супругу в сторону и вышел в коридор.

— Что-нибудь новое? — спросил он у Луганцева. — Едем в институт?

В «Волгу» набилось семь человек. Батеев покрикивал на шофера: «Давай быстрее!» На выбоинах машина подпрыгивала, кто-то тихонько постанывал, кто-то смеялся, а Озеров жаловался: «Дышать же трудно, навалились!»

Ошибка в расчете важного узла оказалась тем камнем преткновения, о который они долгое время спотыкались. Кто ее допустил — выяснять не стали. Главное, она была найдена, и общими усилиями они ее исправили. Теперь, пожалуй, все стало на место, теперь они чувствовали себя победителями. И никто из них не сомневался, что все их неудачи остались позади.

Озеров сказал:

— С Луганцева причитается. Он — главный герой… Давай, Семен, организуй пару бутылок шампанского.

Луганцев пошарил по карманам, пожал плечами:

— Ни копья нет. — И добавил: — Поехали к Озерову, его половина примет нас с распростертыми объятиями.

— Нет уж, слуга покорный! — рассмеялся Озеров. — Моя половина и без этого выдаст мне по полному счету.

…Неожиданно все это вспомнив, Батеев улыбнулся. И ему вдруг самому показались нелепыми волнения, которые он почему-то испытывает. В конце концов, кто такой есть Бродов — чужой человек, которому безразличны чьи-то успехи? И почему он обязательно должен что-то отклонять, что-то перечеркивать, в чем-то сомневаться? Вон ведь каким окрыленным вышел от Бродова Охранов! Значит, поняли друг друга, значит, нашли друг в друге единомышленников?

Батеев, кладя перед Бродовым чертежи, сказал:

— Мы, Арсений Арсентьевич, придаем этому струговому комплексу исключительное значение. И вот почему. В районе нашего бассейна с каждым годом пласты угля будут все менее и менее мощными. Стругов же для тонких пластов у нас фактически нет, вы это знаете. Над нами все время висит дамоклов меч — или комбайны, или старушки врубмашины. Вы меня понимаете, Арсений Арсентьевич?