Пётр Лебеденко - Черные листья

Павел тоже улыбнулся:

— Пока секрет?

Петр Сергеевич с минуту помолчал, потом взял Павла под руку и повел его к скамье, где не было людей:

— Посидим? Время еще есть… И сейчас я тебя во все посвящу. Как будущего инженера.

Петр Сергеевич хорошо знал семью Селяниных. Еще когда был жив отец Павла, Андрей Иванович, Батеев часто к нему наведывался, подолгу сидел с ним за чашкой чая и каждый раз также подолгу беседовал с Павлом, удивляясь тому, что Павел, по сути дела тогда еще совсем мальчишка, смотрит на жизнь глазами умудренного житейским опытом человека и разбирается в таких вопросах, в которых не всегда ясно разбирается и взрослый. Нет, Петр Сергеевич был далек от мысли причислять Павла к категории вундеркиндов — Павел в то время оставался для него обыкновенным мальчишкой, хотя многое в нем Петра Сергеевича и привлекало: его любознательность, порывистость, исключительное трудолюбие. И главное — его честность. Павел никогда не лгал — в этом Батеев убеждался не раз. И никогда не шел на компромисс со своей совестью. Поражали его прямота и какая-то удивительная душевная открытость. И часто Петр Сергеевич видел в Павле мальчишку Петра Батеева — такого же открытого, такого же бескомпромиссного и прямого. «Ему немало набьют шишек, — думал о Павле Петр Сергеевич. — Но он останется самим собой до конца — за это я могу поручиться собственной головой…»

Батеев не ошибся. Шли годы, Павел взрослел, отслужил в армии и снова вернулся на шахту. В политехническом институте, где он заочно учился, о его способностях говорили много добрых слов, а он оставался все таким же скромным, прямым и честным. И лишь заметно поприбавилось в нем той внутренней силы, которая обычно присуща людям незаурядным.

…Вкратце рассказав Павлу о схеме нового стругового комплекса, Петр Сергеевич вздохнул:

— Все как будто в порядке, а на душе неспокойно. Спросишь — почему?

— Нет, не спрошу, — ответил Павел. — Как может быть спокойно на душе, если не знаешь, что тебя ожидает. Но… — Он вдруг всем корпусом подался к Батееву, и тот увидел, как загорелись его глаза. — Но ведь это здорово, Петр Сергеевич — струговый комплекс на наших маломощных пластах! Сколько раз я думал: крошим комбайнами великолепный антрацит, даем тысячи тонн штыба, и ни у кого не болит голова. Будто на дядю работаем. Выть иногда хочется от злости. Но теперь…

— Подожди, Павел, не гори раньше времени, — перебил его Батеев. — Чертежи, схема — это еще не механизм. На пути этой штуки, — он погладил рукой свой портфель, — могут торчать и рогатки. Все не так просто, как кажется на первый взгляд.

— Да кому же в голову придет поставить эти рогатки? — воскликнул Павел. — Тут же все ясно, как божий день. И зря вы в чем-то сомневаетесь, Петр Сергеевич. Уверен, что зря…

Батеев пожал плечами и ничего не ответил. Но Павел понял, что те сомнения, которые копошатся сейчас в душе Петра Сергеевича, родились, наверное, не вдруг. И не потому они родились, что Батеев не верит в свою идею. Он просто знает то, о чем Павел лишь смутно догадывается — знает о подводных течениях того, не всегда спокойного, моря, где одни на гребне волны легко достигают берега, а другие попадают в водоворот. Батеев в такие водовороты попадал не раз. Павлу об этом было известно. Правда, совсем непохоже, чтобы Петр Сергеевич теперь стал их бояться, но кому же охота снова и снова испытывать свою судьбу!

Павел еще ближе придвинулся к Батееву и сказал неожиданно жестко:

— Если с кем-то придется драться, деритесь до конца, Петр Сергеевич. А мы поможем. Верите в нас?

Батеев взглянул на Павла и невольно поразился той твердости, которую увидел в его глазах. Твердости и какой-то непримиримости, будто Павел уже сейчас готов был броситься в драку и ни на шаг не отступать. Лицо его тоже стало жестким, мало похожим на то, каким его Батеев привык видеть. Скрывая за шуткой свое удивление этой неожиданной переменой, Петр Сергеевич сказал:

— Ну-ну, распетушился. Может, и драться-то будет не с кем. — Помолчал, снова посмотрел на Павла и добавил: — А раньше ты был как будто мягче, Павел. И добрее…

— Я и теперь добрый, — серьезно ответил Павел. — Но только к добру.

…Сейчас, вспоминая этот разговор, Петр Сергеевич думал: «А ведь хорошо он это сказал: «Добрый к добру» Разве можно быть добрым вообще? Кажется, еще недавно он был совсем мальчишкой… Пашка Селянин… Тогда о нем говорили: «Слишком мягкий для мальчишки характер… Любой его может обидеть и не получит сдачи…» А теперь? «Если с кем-то придется драться, деритесь до конца. А мы поможем. Верите в нас?»

— В таких, как ты, верю, — вслух сказал Батеев. — Не могу не верить.

Стюардесса, остановившись рядом с Батеевым, спросила с обворожительной улыбкой:

— Вы умеете читать, молодой человек?

— Немножко, — ответил Батеев.

— Тогда почитайте, что написано на табло.

— Застегнуть ремни?

— Если это вам не трудно.

Самолет шел на снижение. Батеев прижался лбом к иллюминатору и закрыл глаза. Никаких неприятных ощущений в самолете раньше он никогда не испытывал, сейчас же что-то под ложечкой засосало и даже кольнуло в сердце. «Нервы, — подумал Петр Сергеевич. — Понемножку старею и понемножку сдаю…»

Чтобы отвлечься, он начал напевать услышанную им когда-то популярную песенку американских летчиков: «Мы летим, ковыляя во мгле, мы к родной подлетаем земле…»

Однако песенка не помогла — неприятные ощущения не исчезли. И тогда Батеев вслух сказал самому себе:

— Потерпи. И думай о чем-нибудь другом.

А песенка назойливо его преследовала. «Мы летим, ковыляя во мгле…». «Мы тоже иногда ковыляем во мгле, — вдруг подумал Батеев. — Или в тумане, который сами искусственно напускаем. А поди разберись — зачем? Делаем одно дело, внешне все мы респектабельны, настоящие джентльмены, черт бы нас всех подрал, но вот начинаем решать ту или иную проблему — и пошла плясать губерния…»

С тех пор, как Гипроуглемаш передали в Министерство тяжелого машиностроения, работа научно-исследовательских и проектно-конструкторских институтов значительно осложнилась. «В старые, добрые времена», как многие называли то время, когда Углемаш подчинялся угольщикам, все решалось намного оперативнее. Конструкторы разрабатывали чертежи какой-либо машины, передавали их куда следует, и после испытаний чертежи шли к машиностроителям-угольщикам. Проходило не так уж много времени, и машина шла в серию. Ни волокиты, ни нервотрепки, настоящая деловая атмосфера.

Потом вдруг сразу все изменилось. Гипроуглемаш от Министерства угольной промышленности отторгли и передали его Минтяжмашу. А там — свои заботы, а там — свои конструкторы, иногда параллельно с конструкторами угольных институтов разрабатывающие схожие механизмы, — и начались неизбежные в таких случаях споры, взаимные упреки, подозрения. И, как результат, — чертежи крайне необходимой горнякам машины проходили «крестный путь» длиною в несколько лет.