Пётр Лебеденко - Черные листья

— А ты уверен, что мы, инженеры-практики, должны копаться в этих противоречиях и отыскивать истины? Ты уверен, что мы должны испытывать в этом какую-нибудь необходимость? Я подчеркиваю: мы, инженеры-практики, а не теоретики, не социологи?

— Плохо, что не уверены в этом вы, Кирилл Александрович, — заметил Костров. — Инженер обязан чувствовать эпоху, в которой живет. Иначе он превратится в технократа. Разве не так?

— А мы и есть своего рода технократы, — ответил Кирилл. — И ничего постыдного я в этом не вижу.

— Ну-у, — протянул, усмехнувшись, Симкин. — Это вы перегнули, Кирилл Александрович. Лично я с подобным определением согласиться не могу. И должен вам сказать: позиция Селянина мне ближе.

— С каких пор? — Кирилл быстро взглянул на Симкина и повторил: — С каких пор позиция Селянина стала вам ближе, Андрей Андреевич? Насколько мне не изменяет память, вы придерживались иной точки зрения…

— Учимся жить, дорогой Кирилл Александрович. Потихоньку-полегоньку, но учимся. — Симкин добродушно улыбнулся и по-дружески подмигнул Павлу: — Век, говорят, живи, век учись…

— Смотря чему учиться, — едко заметил Каширов. — И смотря у кого. Например, я предпочитаю черпать свои познания из источников более солидных… Что же касается довольно сомнительной философии инженера Селянина, то смею утверждать, она построена на песке. И опровергнуть некоторые «выводы» под силу даже ученикам седьмых классов.

— А конкретно? — снова спросил Оленин.

— Пожалуйста, Селянин говорит, будто капиталисту теперь невыгодно вышвыривать за ворота своих рабочих, так как он затратил на их обучение немало денег. А откуда же в капиталистическом мире миллионы безработных? Разве это не вышвырнутые за ворота рабочие? Не сходятся концы с концами, товарищ Селянин. Слишком зыбкий песок…

— Да-а, зыбковат, — довольно подтвердил Бурый.

Павел сдержанно улыбнулся:

— Кириллу Александровичу безусловно знакомы такие имена: Виктор Лесняк и Никита Комов. Так вот, Никита Комов как-то спросил у своего друга: «Что ж оно получается? Мы тут у нас — кровь из носа — за научно-техническую революцию, а там у них рабочие страдают от нее. В чем соль?» И Лесняк ответил: «Чудо ты мамино! Капиталист на одного рабочего, скажем, Джона Блэйка, денег не жалеет, учит его, чуть ли не в инженеры выводит, зато десяток других — гуд бай, господа хорошие: «Ваша рабочая сила мне теперь до фонаря. Потому как дали мне ученые новейшую машину и она всех вас заменит. Она и вот этот ваш приятель, Джон Блэйк, которого я выучил…» Понял, в чем соль?»

— Очень уж примитивно! — воскликнул Кирилл.

Он был заметно раздражен и сейчас не хотел этого скрывать. Его раздражали и Костров, и Стрельников, и Оленин, и больше всего Андрей Андреевич Симкин, который вдруг переметнулся на сторону Селянина. Почему он переметнулся — было непонятно, и это еще больше усиливало раздражение Кирилла. Он неожиданно почувствовал, что остается в одиночестве. Бурый в счет не идет: Бурый — не фигура. Правда, Стрельников пока явно не поддерживает Селянина, но это — пока. А что будет дальше? Неужели и Федор Семенович видит в Селянине что-то значительное? Смешно!.. Развесили уши и слушают селянинские байки. Слушают и умиляются…

— Да, все это очень уж примитивно, — повторил он, ни на кого не глядя. — Но меня поражает в Селянине и другое. Настоящий инженер не имеет права быть конъюнктурщиком… Сегодня он поставил на выигрышную лошадку. Почуял, что НТР — это модно, и поставил. А если завтра скажут: «НТР ничего нового собой не представляет, это обыкновенный технический прогресс?» На какую лошадку тогда будет ставить Селянин?

— Я не игрок, Кирилл Александрович!

Павел даже побледнел от необходимости себя сдержать. Правда, у него тут же мелькнула мысль: «А почему я должен проглатывать все, что бросает мне этот человек? Почему?»

Может быть, Павел и сказал бы сейчас Кириллу несколько обидных слов, если бы его не опередил Оленин. Угадав душевное состояние Павла, Арсений Демидович проговорил:

— Простите меня, Кирилл Александрович, но вас трудно понять. Или вы действительно ни во что не верите, или просто закусили удила. Не видеть в НТР ничего нового, даже того, что видят в ней рядовые рабочие, это значит остановиться на месте… И вы остановились… Не замечаете? Тем хуже для вас…

— Да-а, дела! — неопределенно сказал Симкин и обратился к Кострову: — Если вы разрешите, Николай Иванович, я должен дать Селянину кое-какие указания… Прошу вас, Павел Андреевич.

Вскоре он вернулся, а вслед за ним вошел и недавно избранный заместителем секретаря парткома Олег Русланович Демьянов — сутуловатый человек лет сорока пяти с добрыми серыми глазами, с какой-то мягкой проницательностью смотрящего на каждого, с кем ему приходилось разговаривать. Присев неподалеку от Кострова, он некоторое время молчал, потом, устало проведя ладонью по седеющим волосам, сказал:

— Алексей Данилович плох. Бодрится, однако ж видно, как ему тяжело. Ночью, по словам врача, терял сознание. Ненадолго, но опасно…

— Когда вы у него были, Олег Русланович? — спросил Оленин.

— Час назад. Кланялся всем, и еще…

Демьянов не договорил и посмотрел почему-то не на Оленина, спрашивающего у него о Тарасове, а на Кирилла Каширова. Посмотрел с обычной для него мягкостью, но Кирилл невольно отвел глаза в сторону, словно был в чем-то перед Олегом Руслановичем виновен.

— И что еще? — спросил Костров.

— Справлялся о работе Селянина, спрашивал, вижу ли я в нем настоящего инженера-горняка.

— Странная какая-то привязанность, — усмехнулся Кирилл. Теперь он сам взглянул на Олега Руслановича и, нажимая на каждое слово, продолжал: — А мне кажется, что партийный руководитель всегда должен быть выше личных симпатий и антипатий. Объективность для него должна быть святая святых. Вы согласны со мной, Олег Русланович?

У Демьянова была привычка или, вернее, черта: не соглашаясь по какому-нибудь вопросу с собеседником, он будто стыдился того, что своим несогласием причиняет человеку неприятность, будто даже обижает его; он заметно смущался, и казалось, что Олег Русланович уже в следующее мгновение признает свою неправоту и, может быть, даже извинится. Однако Демьянов почти никогда свою точку зрения не менял и мягко, продолжая смущаться, отстаивал ее до конца.

Вот и сейчас, с минуту подумав над вопросом Кирилла Каширова и смущенно улыбнувшись, он ответил:

— Не могу с вами согласиться, Кирилл Александрович, по следующим соображениям: партийный руководитель — обыкновенный человек. Зачем же у него отнимать право на естественные человеческие чувства, такие, например, как привязанность, симпатии и антипатии?