Пётр Лебеденко - Черные листья

Свернул на людской ходок, споткнулся о старый кабель, выругался: «Ну, разгильдяи, никому, что ли, дела нет до того, сколько хлама валяется под ногами?!» И тут же улыбнулся: а ведь не в первый раз он спотыкается об этот кабель, почему же раньше не возмущался? Значит, и ему самому не было до этого дела?..

И пошел дальше. Рядом с кучей поржавевших анкерных болтов и обрывков скребковых цепей лежал, наполовину погруженный в воду, какой-то насос, и было похоже, будто он, бедолага, честно работал в полную силу своих легких — и вдруг захлебнулся, забился в агонии, задрожал всем своим изнуренным телом и умер, и никто этого не заметил, как многие не замечают смерти чужого человека. Павел вытащил его из воды, осмотрел, недовольно поморщился: а ведь насос еще свое не отжил, он еще поработает…

Где-то вдалеке громыхнул взрыв, по людскому ходку легко, как слабое дуновение ветра, прошла волна. Потом громыхнуло еще и еще, и опять прошли теплые волны. Павел скорее внутренне почувствовал их, чем физически ощутил, настолько они были неосязаемы. Он добрался до неглубокой ниши в стенке ходка, сел, выключил «головку» и долгое время сидел, ни о чем не думая Испытывал какое-то странное чувство, не то неосознанной тревоги, не то смятения. Прислушиваясь к этому своему чувству, он безотчетно поглаживал холодную шершавую породу стенки ниши, и ему казалось, что от этого прикосновения и тревога, и смятение его утихают, а вот откуда они к нему пришли — Павел объяснить не мог. Наверное, он все же до конца не был уверен в своих силах, наверное, он все же в себе сомневался: не слишком ли рано взял на себя такую большую ответственность, не споткнется ли на полдороге?..

— Надо не споткнуться, — сказал он вслух, точно убеждая и подбадривая самого себя. И повторил: — Надо не споткнуться…

Но даже в минуту своих колебаний Павел не хотел и думать о том, что, в конце концов, за его спиной стоит начальник участка Андрей Андреевич Симкин, и главная ответственность за все лежит на нем. Что бы ни случилось, за все спросят с Симкина, а не с Селянина — за ним можно было укрыться, как за стеной, и не стоило ни о чем тревожиться. Однако Павел был не из тех людей, кто перекладывал даже часть своего груза на чужие плечи, — он нес его сам, как бы тяжело ему не было. Даже подумай он иначе, и от его уважения к самому себе ничего не осталось бы…

Лава, в которой работало звено Чувилова, находилась поблизости, и Павел, подходя к ней, уже слышал, как грохочет уголь на рештаках. Он надел респиратор и пополз к приводу. Машинист струга Ричард Голопузиков заметил его не сразу — он в это время смотрел на секундомер, висевший у него на шее на тонкой цепочке «под золото», и губы его шевелились: наверное, Голопузиков что-то высчитывал. Чуть поодаль от Ричарда, у гидродомкрата, в какой-то фантастической позе, в три погибели согнувшись, сидел, зачищая лаву, шахтер Дубилин. Со стороны смотреть — даже непонятно, как Дубилин в подобный позе может работать с такой быстротой и ловкостью. Лопата мелькала у него в руках, словно ничего не весила, а между тем Павел видел, что Дубилин подхватывает на нее огромные куски антрацита и притом все время передвигается с места на место, изредка смахивая ладонью пот со лба.

— Артист, — вслух сказал Павел и улыбнулся. — Артист? Артисту до Дубилина далеко.

Он наконец вплотную приблизился к приводу струга и легонько толкнул Голопузикова:

— Как дела, Ричард?

В первую минуту Голопузиков как будто не понял, о чем новый помощник начальника участка у него спрашивает. Потом ногтем указательного пальца постучал по стеклу секундомера с фосфоресцирующими стрелками и вдруг заговорил быстро, сбиваясь:

— Чудеса, Павел Андреевич! Черти! Люди — черти! Никита Комов на всех орет: «Шевелитесь, подлецы!..» А Лесняк подполз, говорит: «Устю остановишь — на себя пеняй». Семен вон тоже… Прыгает по породе, как обезьяна, шурует… И Чувилов туда же. Раньше похихикивал: «Ты, Голопузиков, кто есть такой? Бегун? Или шахтер? А ежели шахтер, на кой хрен тебе секундомер сдался? Горному мастеру потрафить хочешь?» Вот так. Это раньше. А сегодня гляжу — тоже с секундомером. И с блокнотиком. Чуть чего — чирк-чирк в этот блокнотик. Я у него спрашиваю: «А кто ты есть такой, товарищ Чувилов? Шахтер-звеньевой или рысак-бегун? Ежели шахтер, на кой хрен тебе секундомер сдался? Новому помощнику начальника участка потрафить хочешь?»

— А он? — засмеялся Павел.

— А он? Зырк на меня глазами и режет: «Ты, говорит, Голопузиков, почти два с половиной десятка лет уже прожил, а ума до сих пор не набрался. Пойми, говорит, своей глупой головой, не обушком уголь долбаем — новейшая машина в забое работает! И если ты, говорит, Голопузиков, хоть на ноготь понимаешь, что такое научно-техническая революция, то должен понимать и другое. А другое заключается в том, что каждая новая машина и создается для того, чтобы она, как вот этот секундомер, работала, а не стояла. И чтоб люди, при которых она работает, тоже действовали как часы. Иначе ничего не выйдет».

— Согласен с ним? — спросил Павел.

— Я? Это он со мной согласен, а не я с ним, — вроде даже как обидевшись, ответил машинист. — От меня первого пошло… — Он сделал небольшую паузу и добавил: — Не считая вас, конечно, Павел Андреевич.

Струг в это время дошел до конца лавы, Голопузиков быстро взглянул на секундомер, удовлетворенно заметил:

— Один ноль восемь сотых метра в секунду. Режет как надо. Хорошо режет…

— Хорошо режет, — согласился Павел. — Молодец ты, Ричард…

Он медленно пополз в глубину лавы, кое-где останавливаясь и остукивая кровлю, наблюдая, как рабочие каждый на своем пае возятся с передвижной крепью, приглядывался ко всему и прислушивался, и теперь та тревога, которую он давеча испытывал, совсем исчезла, и Павел понимал, что исчезла она не сама по себе, а благодаря короткому, вроде как бы полушутливому, но очень для него важному разговору с машинистом струга Ричардом Голопузиковым. Хорошо, очень хорошо сказал звеньевой Чувилов: «Каждая новая машина и создается для того, чтобы она работала, как секундомер. И чтоб люди, при которых она работает, тоже действовали как часы…» Значит, доходит до сознания шахтеров самое важное и самое, по глубокому убеждению Павла Селянина, главное: все заключается не столько в машине, какой бы умной она ни была, сколько в людях, «при которых она работает». Ведь не сказал Чувилов: «Люди, которые п р и н е й работают». Наверняка сознательно так не сказал! И Ричард Голопузиков, как Павлу показалось, тоже вполне сознательно подчеркнул эту мысль…

— Павел Андреевич!

Голос донесся до Павла сзади, и он, оглянувшись, увидел Виктора Лесняка. Тот лежал на животе и с усилием подтягивал шланг, зацепившийся за стойку гидродомкрата. Павел протянул руку, отцепил шланг и спросил: