Пётр Лебеденко - Черные листья

— Да не посмеиваюсь я, Богдан Тарасович. Правда, если по-честному, удивляет меня одно обстоятельство. Вы ведь потомственный шахтер, всю жизнь свою связали с шахтой, но почему же так и не пришел к вам огонек? Почему, Богдан Тарасович? Не горите вы, а тлеете. И невольно начинаешь думать, что шахта вам чужая…

Бурый ответил не сразу. Долго шел безмолвно, или размышляя над словами Павла, или думая над тем, как ему ответить. А Павел, глядя на Богдана Тарасовича со стороны, на его как-то безвольно опущенные плечи, на сутуловатую спину и устало поникшую голову, вдруг почувствовал угрызения совести за то, что разговаривал с Богданом Тарасовичем так грубо, и даже кричал на него и, конечно, обидел человека, который почти вдвое старше и который, наверное, прожил нелегкую жизнь. Кто знает, почему он такой — не то затаил на кого-то незатухающую обиду и поэтому никому и ничему не верит и никого по-настоящему не любит, не то действительно ко всему равнодушен и работает только для того, чтобы получать деньги. Разве с такими Павел не встречался? Разве таких мало?

Неожиданно Богдан Тарасович остановился, круто повернулся к Павлу и спросил:

— Почему, спрашиваете, не пришел ко мне огонек? Приходил он, мил человек, приходил. Да быстро его люди потушили. Поплевали на него — он и погас. Жизнь ведь наша как строится? Благоденствие свое человек за счет чего добывает? Знаете? А это ж как дважды два: кто посильнее и, пуще того, половчее — тот и хватает, тот и хапает от жизни все благости за счет ближних своих, тех, кому совесть не позволяет локтями других расталкивать. Или не согласны с такой точкой зрения, Павел Андреевич?

Павел пожал плечами:

— Не совсем вас понимаю, Богдан Тарасович! Что вы хотите этим сказать?

— А вот что… Я ведь полтора десятка лет назад кем был, знаете? Начальником шахты! На-чаль-ни-ком! Небольшая, правда, шахтенка была, а все ж я там полновластным хозяином был, ру-ко-во-ди-те-лем. Худо-бедно, однако побольше тыщи людей Богдану Тарасовичу Бурому подчинялись, в рот ему заглядывали, каждое слово его на ходу ловили. Вот тогда-то и огонек в Богдане Тарасовиче горел. Горел, горел, Павел Андреевич! Сутками Бурый не спал, как дьявол, по шахте носился, никому покоя не давал. Ни себе, ни другим. По полтора плана шахта срабатывала, а времечко-то другое было — ни тебе стругов, ни тебе комплексов, все почти вручную, все почти потом да мозолями. Начнет кто хныкать: тяжело, дескать, невмоготу, сильно уж вы пресс, Богдан Тарасович, сдавливаете, а я и отрежу: «Невмоготу? Давай, в таком случае, сторожем на бахчу нанимайся, там легче. Или в балет — ножками-ручками дрыгать: не пыльно там, не душно…» А когда требовалось сверх того, что давали, еще тыщонок пять-шесть антрацита сработать, вызову начальников участков, прикажу: «Изыскать возможности для материального стимулирования, подкинуть шахтерам солидную прибавку, чтоб не хныкали…» Жмотством ни сам не отличался, ни в других его не поощрял. И вкалывали мои шахтерики, как буйволы. И была у Богдана Тарасовича Бурого громкая слава передового начальника шахты, говорили ему приятные слова, на активах в президиум избирали… Горел, горел в человеке огонек, Павел Андреевич, ой как ярко горел!..

Бурый на минуту мечтательно закрыл глаза и весь как-то сразу преобразился: исчезли вдруг и сутуловатость, и усталость, голову он держал сейчас прямо и гордо, даже плечи по-молодецки распрямились и слегка приподнялись, словно Богдан Тарасович сбросил с себя ношу многолетней неудовлетворенности своим существованием. А когда он вновь открыл глаза, Павел и вправду увидел в них особенный огонек и подумал, что такой огонек вряд ли кого, кроме самого Богдана Тарасовича, согревал, вряд ли он кому-нибудь давал тепло. И опять, помимо желания, Павел почувствовал к Бурому неприязнь, но все же спросил:

— А потом? Что случилось потом, Богдан Тарасович? Вас незаслуженно обидели?

— Обидели? Не то слово, Павел Андреевич. Длинная это история, по ней роман написать можно. А если коротко, так вот что: дали мне за все мои старания под зад коленом, а после по этому же заду и погладили. Мы, мол, Богдан Тарасович, твои прошлые заслуги не забудем, но идет, дескать, грядет в угольной промышленности технический прогресс, и, сам понимаешь, нужны руководящие кадры нового типа. Грамотные, мол, кадры нужны, с высочайшим образованием. А у Богдана Тарасовича Бурого за спиной всего горный техникум, посему его — на свалку. За непригодностью… Теперь вы мне, положа руку на сердце, ответьте: у кого на моем месте огонек остался бы гореть, если на него помои вылили? А? Сейчас вот вы, Павел Андреевич, под меня начинаете подкапывать. Научно-техническая, дескать, революция, опять старые кадры тормозят… На свалку хотите Бурого? Мешает он вам? Так я вам вот что скажу: меня сам Министр знает по моему прошлому и связываться со мной я вам не советую. Ничего из вашего подкапывания под меня не получится. Давайте лучше жить мирно, мне до пенсии недалеко, как-нибудь дотянем… Договорились?

Павел принужденно улыбнулся:

— О спокойной жизни мечтаете, Богдан Тарасович?

— А кто о ней не мечтает? Только одни откровенно о ней, о такой жизни, говорят, а другие и себе, и людям пыль в глаза пускают: поглядите, мол, как я горю и гореть добровольно желаю, отметьте мое старание…

— Жаль, очень жаль, — словно самому себе сказал Павел. — Я-то думал, что мы все же сумеем понять друг друга.

— Поймем, — заметил Бурый. — Можете в этом не сомневаться, Павел Андреевич. Ежели без подкопа — поймем. А не поймем — для вас же хуже будет… Вам, Павел Андреевич, вверх идти надо, повыше. И идите себе на здоровье, только других людей с дороги не сталкивайте. А то, гляди, кто-то ненароком зацепит и самого столкнет. Так тоже в жизни бывает…

— Это правда, Богдан Тарасович, так тоже в жизни бывает. Потому что есть у нас люди, но есть и людишки. Правильно я говорю?

— Не понял, — сказал Бурый. — Какие людишки?

— Разные, — ответил Павел.

И, ничего больше не добавив, быстро пошел по штреку.

Симкин в шахте почему-то долго не появлялся. А когда Павел позвонил в диспетчерскую и спросил, не знают ли там, где находится Андрей Андреевич, ему ответили: «Вместе с Костровым уехал к начальнику комбината. Просил передать, чтобы вы встретили директора угольного института Батеева. Где он вас найдет?» — «В шахте», — коротко сказал Павел.

Павел искренне обрадовался. Петра Сергеевича Батеева он давно не видел, и встреча с ним сулила ему много хорошего: с кем, как не с Батеевым, можно обо всем поговорить по душам, кому, как не Батееву, можно, не стесняясь, рассказать и о своих тревогах, и о своих надеждах.

Он знал, что Петр Сергеевич долго болел. Несколько раз пытался навестить его, но ему говорили: «Не надо. Петр Сергеевич еще очень слаб». А Павел думал: «Ослабнешь, когда на дороге встречаются такие подлецы, как Бродов. Хорошо еще, что Батеева вовремя поддержал Министр…»