Пётр Лебеденко - Черные листья

Грибов спросил это внешне спокойно, но Кирилл сразу же уловил в его вопросе жесткие нотки и, кажется, недоверие. Мельком взглянув в глаза Грибова, ставшие холодными и неприветливыми, он сказал:

— Разве забота о государственных планах не является элементом гордости настоящего рабочего человека? Разве не мы внушаем всякому и каждому: выполнение плана — это святая святых! План бригады Руденко — да и всего участка в целом! — трещит по всем швам… Скажите, Зиновий Дмитриевич, могут ли настоящие рабочие оставаться равнодушными к подобному явлению?

— Резонный вопрос, — с минуту помолчав, ответил начальник комбината. — Но…

Он посмотрел на Кирилла, потом потянулся рукой к одной из многочисленных кнопок и вызвал секретаршу:

— Пригласите ко мне главного инженера. И попросите, чтобы приготовили мою машину.

«Вот и весь разговор, — подумал Кирилл. — Сейчас поручит главному инженеру во всем разобраться, а сам уедет И я останусь в дураках. Или уже остался… Интересно, какое у него сложилось обо мне мнение? Каширов — выскочка? Каширов — хлюпик? Испугался трудностей и — в кусты?»

В кабинет вошел главный инженер комбината — высокий седой человек с ладно скроенной фигурой, с походкой, выдававшей в нем или бывшего военного, или спортсмена Кивнув Каширову, он спросил у Грибова:

— Вам докладывали о ЧП на «23-бис», Зиновий Дмитриевич?

— Да. Я прошу вас проехать туда и на месте все уточнить. В случае необходимости звоните мне на «Веснянку» Я буду у Кострова… Идемте, товарищ Каширов…

До «Веснянки» они ехали более двадцати минут, и за все это время Грибов не произнес ни слова. Сидел он на переднем сиденье рядом с шофером, и Кирилл, изредка поглядывая в зеркальце, видел его бесстрастное лицо с закрытыми глазами, которые Зиновий Дмитриевич открывал лишь для того, чтобы мельком взглянуть на стрелку спидометра. Но и в этом случае он ничем не выдавал своего удовлетворения или неудовольствия, хотя каждый раз шофер сильнее нажимал на акселератор, и машина мчалась все быстрее, оставляя позади себя клубы пыли.

А Кирилл все это время мучительно раздумывал над тем, что его ожидает по приезде на шахту. Ни Костров, ни секретарь парткома Тарасов, ни бригадир его не поддержат. Поддержку можно ожидать лишь от главного инженера шахты Стрельникова, но, по слухам, Стрельников особым авторитетом у начальника комбината не пользуется. Итак, он, Кирилл Каширов, останется в одиночестве. Драться? А хватит ли у него сил выстоять? Сумеет ли он доказать свою правоту?

За последние два месяца участок недодал несколько тысяч тонн угля. Причина — возня с «УСТ-55». Мышиная, по мнению Кирилла, абсолютно бесполезная возня. Костров явно играет на модной скрипке, которую называют технической революцией и техническим прогрессом. Тарасов и Руденко ему подыгрывают. Трио скрипачей…

Второе. Мы все, думает Кирилл, привыкли мыслить лозунгами. Кто-то крикнул: «Ура техническому прогрессу!» И пошла плясать губерния! Каждый хочет выплыть на гребне лозунга, и каждому плевать, какими средствами, какими силами этот процесс будет осуществляться. Давай-давай! — вот конек, на котором можно далеко ускакать. Давай недоделанный струг, давай недоделанную породопогрузочную машину, давай то, давай другое. Лишь бы все отличалось от старого. А что это новое никуда не годится — кому какое дело? Главное — тебе зачтется энтузиазм. А по сути дела — все это подлость!.. Подлость со стороны проектно-конструкторских институтов подсовывать разных недоносков, подлость со стороны руководителей шахт играть на фальшивых скрипках…

Об этом Каширов говорил горячо и убежденно, и ему порой казалось, что начальник комбината слушает его не только с большим вниманием, но и с той доброжелательностью, которая Кириллу сейчас была крайне необходима. Грибов сидел за столом директора шахты и, что-то записывая в своем обширном блокноте, изредка кивал головой — Кирилл не сомневался в том, что Зиновий Дмитриевич одобряет его слова.

Когда он закончил, Костров спросил:

— Можно мне, Зиновий Дмитриевич?

Грибов не совсем вежливо ответил:

— Подождите. Я хотел бы послушать партийного руководителя. Вы готовы высказать свою точку зрения, Алексей Данилович?

Тарасов глубоко затянулся сигаретой, надрывно закашлялся и, разогнав от лица клуб сизого дыма, виновато улыбнулся:

— Мы иногда решаем очень важные и очень сложные проблемы, а вот решить простенькую, совсем пустяковую проблемку, — он показал на дымящуюся сигарету, зажатую между большим и указательным пальцами, — не можем. Трижды бросал эту отраву — и тщетно.

Кирилл угрюмо заметил:

— По-моему, мы собрались здесь не за тем, чтобы обсуждать простенькие и пустяковые проблемки, Алексей Данилович. Или вам не о чем больше говорить?

Тарасов не обиделся. Спокойно затушив сигарету, он миролюбиво сказал:

— Почему же? Говорить мне есть о чем, Кирилл Александрович. Скажите, вы нанесли визит начальнику комбината по своей личной инициативе или вас кто-то об этом просил? Например, бригада Руденко?

— По-моему, я не на военной службе, — отпарировал Каширов. — Это там существуют всевозможные инстанции и субординации. А здесь… Может быть, я чем-то нарушил партийную дисциплину?

— Если бы вы нарушили партийную дисциплину, вас пригласили бы на заседание парткома, — ответил Тарасов. — Пока, к счастью, до этого не дошло. Но мне хотелось бы, Кирилл Александрович, чтобы вы поняли одну простую истину: коммунист никогда не должен забывать о партийной этике. Вам понятно, о чем я толкую?

Алексей Данилович говорил глуховатым голосом, отчего создавалось впечатление, будто он говорит издалека. И даже в редкие минуты вспышек, когда секретарь парткома выходил из себя и невольно повышал голос, все равно казалось, что он не рядом с вами, а где-то или в другой комнате, или за невидимой перегородкой, которая отделяет его от вас. К этому впечатлению трудно было привыкнуть, и оно не исчезало даже со временем, необходимым для того, чтобы поближе узнать Тарасова.

Нелегко было привыкнуть к какой-то раздвоенности ваших чувств, когда вы смотрели на Алексея Даниловича. Хотя он и перешагнул уже за сорок, на лице его до сих пор не появилось ни одной глубокой морщины, и в густых темно-русых волосах вы не смогли бы найти и одной сединки. «Вот ведь как здорово сохранился человек!» — по-хорошему завидуя, можно было сказать о секретаре парткома. Но попристальнее всмотревшись в его глаза, вы сразу начинали испытывать совсем другое чувство. В них постоянно шла внутренняя борьба каких-то противоположных сил, которую вы не могли не заметить. Казалось, Алексей Данилович все время силой своего духа вынужден подавлять не то приступы физической боли, не то вспышки отчаяния. Все это, наверное, было связано с тяжелым недугом, о котором мало кто знал. Проработав под землей около двух десятков лет, Тарасов ушел оттуда с нелегкой формой силикоза, однако на пенсию выйти отказался — не так-то просто было оборвать все нити, связывающие его с шахтой. Оборви их, и в душе ничего, кроме пустоты, не останется — Тарасов в этом был уверен. Даже теперь, многим рискуя, он и трех дней не мог прожить, чтобы не спуститься в шахту — чаще всего, конечно, по делу, а иногда и просто так, «заморить червячка», как он полушутя-полусерьезно говорил Кострову.