Пётр Лебеденко - Черные листья

Обычно Кирилл Тарасова побаивался. Была в секретаре парткома неведомая Кириллу внутренняя сила, которая заставляла если и не беспрекословно ей подчиняться, то, в лучшем случае, держать все свои чувства в узде, не давая им никакой воли. И еще была у Тарасова удивительная способность распознавать в человеке фальшь и неискренность — тут в нем срабатывала интуиция, какой обладают только люди честные и прямые. Двоедушничать с Алексеем Даниловичем не решились бы, наверное, даже самые отпетые фарисеи: лицемеров он видел насквозь, будто они были прозрачными. А в прямоте, смелости и честности самого Тарасова никто не сомневался. Кирилл до сих пор помнит его выступление на обширном активе, где присутствовали и Министр угольной промышленности, и секретари обкома партии, и, кажется, весьма ответственный работник аппарата ЦК. Выйдя тогда к трибуне и повернувшись лицом к президиуму, Тарасов без обиняков начал:

— Говорят, будто время конфликтов между теми, кто ратует за технический прогресс, и его противниками кануло в вечность. Нет, мол, и не может быть в наши дни людей, не понимающих, что технический прогресс в нашей угольной промышленности — это не просто очередной лозунг, а настоятельная необходимость.

Кто-то из членов президиума негромко сказал:

— Правильно говорят. А вы в этом сомневались?

— Я в этом сомневаюсь, — ответил Тарасов. Несколько секунд помолчал и твердо повторил: — Да, я в этом сомневаюсь. И скажу — почему Ратовать за технический прогресс на словах — дело не сложное. Но к какой категории — к сторонникам или противникам технического прогресса отнести людей, которые тормозят внедрение в производство новых машин, новых агрегатов и установок? Я никому не открою секрета, если скажу: то, что происходит в машиностроительной угольной промышленности, можно назвать одним словом — преступление. Может быть, это очень резко, но это так. Давайте проанализируем суть вещей. Конструкторы сдают свои проектные чертежи новых машин Углемашу. Чего, казалось бы, проще: посмотрите эти чертежи, взвесьте все «за» и «против» и решите — принять их или отклонить. Проходит какое-то время — может быть, полгода, может быть, год, и, наконец, говорят: «Добро». Ну, думают шахтеры, прослышавшие о новой машине, теперь-то уж ждать ее, голубушку, недолго. Есть ведь такое мощное министерство, как Министерство тяжелого машиностроения, которому подчинен Углемаш, сидят там умные-разумные дяди, и уж они-то нажмут кнопку: а ну-ка, товарищи машиностроители, поторопитесь с выполнением заказа шахтеров, работа у них нелегкая, люди они хорошие — порадуйте горняков!

Тарасов, прикрыв рот ладонью, несколько раз натужно кашлянул, почему-то виновато взглянул в зал, словно извиняясь за то, что ему пришлось прервать свою речь, потом отпил два-три глотка воды и горько улыбнулся:

— Чудаки мы, шахтеры… Чудаки и самые настоящие фантазеры… Да знаете ли вы, сколько своих забот у дядей из Министерства тяжелого машиностроения? Своих, говорю, забот! Они строят машины, в сравнении с которыми наши комбайны и струги кажутся игрушками! Простым глазом их и не увидишь, и не заметишь. До них ли солидным дядям?

— Выходит, до фонаря им наши струги и комбайны? — крикнули из зала. — Так получается, Алексей Данилыч?

— Фонари все-таки светят, — сказал Тарасов. — А тут темно, как в заброшенной шахте. Год, а то и два пройдет, пока на стол положат рабочие чертежи. Год, а то и два, товарищи! И это только начало крестного пути новой машины. Сделают их две-три штуки и начинают испытывать. И опять проходят годы. Не месяцы, а годы — четыре, пять лет канет в вечность, пока запустят в серию… И потом станут колотить кулаками в свою грудь, распираемую чувством гордости, и кричать: мы за технический прогресс! Факты? А вот они — серия новых машин, так долго ожидаемых шахтерами!.. А эти, так называемые новые, машины давно уже морально устарели, их опять надо переделывать, модернизировать, или — в утиль!

— Не слишком ли мрачно вы смотрите на вещи, товарищ Тарасов? — опять послышался все тот же голос из президиума. — Вас послушать, так вроде ничего и не сделано. А ведь шахты в сравнении с прошлым и не узнать… Или вы и с этими не согласны?

— С каким прошлым? — спросил Тарасов. — С прошлым десятилетней давности?.. Или, может быть, дореволюционным? Но нам, горнякам, нужны сравнения не такие. Нам нужно выдавать на-гора́ уголь, а не красивые слова и сравнения. В Польше, например, весь процесс прохождения новой машины от чертежа конструктора до серии — восемь-девять месяцев. А у нас?.. Разрешите спросить, дорогие товарищи, кто в этом повинен? Разрешите спросить, почему строительство машин такой важнейшей отрасли нашего народного хозяйства, как угольная промышленность, должно от чего-то и от кого-то зависеть? Почему годами тянется решение вопроса о подчинении Углемаша нашему министерству?..

Тарасов услышал, как кто-то в президиуме негромко постучал карандашом по графину. Он спросил:

— Я исчерпал свое время?

Полный человек в очках — кажется, это был один из заместителей министра тяжелого машиностроения, о котором Тарасов говорил не весьма лестно, — сказал:

— Дело не во времени, молодой человек. Дело в том, что вы уж слишком, на мой взгляд, размахнулись. Решение таких вопросов находится в компетенции вышестоящих органов и говорить об этом на данном активе — по меньшей мере несерьезно…

— Вот как! — заметно горячась, воскликнул Тарасов. — А я-то по своей наивности полагал, что ленинское указание о необходимости любым вышестоящим органам прислушиваться к голосу масс действенно и в наши дни! Покорно прошу простить мое заблуждение.

Он случайно взглянул на внимательно слушавшего его работника аппарата ЦК и увидел, как тот одобрительно улыбнулся. А секретарь обкома партии, наклонившись к человеку в очках, сказал ему что-то, наверное, не очень приятное — так, по крайней мере, Тарасову показалось. В зале в это время шумно Тарасову аплодировали, и кое-кто громко выкрикивал:

— Правильно сказал, Алексей Данилыч!

— Хорошо, Тарасов. По-деловому! По-шахтерски!

…Сейчас, вспоминая тот актив, Кирилл думал: «Тарасову, конечно, палец в рот не клади… Но сейчас-то козырей у него — раз-два, и обчелся! Скажет ему сейчас Грибов: «Помните, товарищ Тарасов, вы говорили: нам нужно выдавать на-гора́ уголь, а не красивые слова? Помните? Так где же ваш уголь?» И Тарасову крыть будет нечем. Да и Кострову тоже… Вот и сядут они в лужу…»

— Вы понимаете, о чем я толкую? — снова спросил Тарасов. — Партийная этика — это, помимо всего прочего, еще и чувство товарищества, и чувство доверия друг к другу. Особенно, когда дело касается людей, работающих рука об руку. А вы, Кирилл Александрович, такого доверия нам с Костровым, видимо, не оказываете… Почему?