Пётр Лебеденко - Черные листья

Статья была острой, злой, но если бы Кирилл нашел в себе силы трезво и спокойно посмотреть на вещи, он должен был бы сказать самому себе, что ничего несправедливого в ней нет. Правда, автор статьи рискованно обобщал — и рекорд случайный, и авторитет всего коллектива подорван, и руководство шахты допустило грубую ошибку, однако по сути своей главное било без промаха: участок Каширова и сам начальник оказались не на высоте.

Нетрудно было представить, какое действие оказала статья на Кирилла. Он буквально метался, не находя слов для выражения и своего презрения к автору этого «гнусного пасквиля», и своего возмущения бесцеремонным, по его мнению, тоном и развязности, с которой автор обращался к самому Кириллу. Долгое время он бился над тем, чтобы разгадать, кто мог скрываться за двумя буквами, поставленными под статьей: К. Д. Потом его вдруг осенило: да ведь это наверняка Клашка Долотова! Та самая Клашка, над литературными опытами которой Кирилл всегда откровенно подсмеивался. Та самая Клашка, которую теперь часто, как передавали Кириллу, видели с Павлом Селяниным!

Вначале, когда он узнал об их встречах, ему стало смешно: ну и отхватил Селянин кусочек! Кто когда-нибудь всерьез принимал Клашку за девушку, в которой можно найти хоть какую-то изюминку? Клашка и есть Клашка, почти невидимое и, наверное, неосязаемое существо — так, по крайней мере, привыкли считать все, кто хорошо ее знал. Особенно в те годы, когда она была девчонкой. И вот Пашка-неудачник нашел, наконец, свое счастье. «Счастье в коробочке! — смеялся Кирилл. — На безрыбье, как говорят, и рак — рыба…»

Потом, поразмыслив, Кирилл уже по-другому отнесся к новости. Себе-то он мог признаться, что нет-нет да и засосет у него под ложечкой, когда он случайно увидит вместе Иву и Павла. Никакого повода Ива для ревности Кириллу не давала, но разве он не знал о прежних их отношениях? Так уж человек устроен, думал Кирилл: все, кажется, давным-давно позабыто, все, что когда-то было, быльем поросло, но чувство, которое отрочество называет дружбой, — сильное чувство, и не так уж много и надо, чтобы оно вернулось. А что может помешать Иве однажды хлопнуть дверью и уйти к Павлу? Ведь она-то знает: Павел всегда примет ее с распростертыми объятиями! Да и сам Кирилл об этом знает — внутренним чутьем чует, что любовь Селянина к Иве не прошла…

И вот теперь все, кажется, стало на свое место. Не такой Пашка-неудачник человек, чтобы играть честью девушки, — в этом ему надо отдать должное, хотя, по мнению Кирилла, «рыцарство» в наши дни не очень и котируется. Однако как бы там ни было, а Кирилл должен был признаться, что на душе у него стало намного спокойнее. И не будь у него с Павлом таких натянутых отношений, он, пожалуй, даже поздравил бы его, если у него с Долотовой дело дойдет до женитьбы…

Сейчас, догадавшись, что К. Д. — это и есть Клашка Долотова, Кирилл зло подумал: «Сволочи! Оба сволочи! И он, и она! Хотят раздавить, хотят насладиться моим позором. Неудачники всегда завистливы, всегда озлоблены. На все и на всех — на весь мир! До поры до времени прикидываются ягнятами, а в нужный момент клацают зубами, как волки! Любому готовы глотку перегрызть в два счета, лишь бы хоть мельком увидеть, как человеку больно!..»

Он позвал Иву, бросил ей газеты:

— Читала?

Ива села на диван, положила на колени руки и ответила так, будто в чем-то была перед Кириллом виновата:

— Да, Кирилл… Тебя это очень огорчает?

— Нет, меня это очень радует! — он поморщился, точно от боли, и добавил: — А тебе, наверное, безразлично, что какие-то сволочи обливают твоего мужа помоями? А? Чего ты молчишь? Ты знаешь, кто настрочил эту пакость?

— Откуда ж мне знать, — тихо сказала Ива. — Какой-то К. Д…

— Какой-то К. Д.! Да это же Клашка Долотова! А напевал ей пластинку наш лучший друг детства Пашка Селянин. Тот самый Пашка Селянин, без которого ты и шагу ступить не можешь. «Кирюша, давай пригласим Юлию и Павла на пикник… Кирюша, давай поздравим Юлию и Павла с праздником…» Доприглашались! Допоздравлялись! Доигрались с волком в овечьей шкуре!

Кирилл забегал по комнате, отшвыривая ногами все, что попадалось на пути. Ива испуганно наблюдала за ним, не зная, как погасить вспышку его ярости, молчала, и это тоже бесило Кирилла, который усматривал в ее молчании если и не злорадство, то, по крайней мере, безразличие. Ему хотелось, чтобы она разделила его негодование, чтобы она хотя бы одним словом выразила свое возмущение вероломством Павла, — ему, наверное, сразу стало бы легче, и он, пожалуй, мог бы даже немного успокоиться и не терзаться так, как терзался.

Чувствуя, что ее молчание выводит Кирилла из себя, Ива осторожно спросила:

— А почему ты связываешь автора статьи Клашу Долотову с именем Павла? При чем тут Павел? Разве он…

Кирилл не дал ей договорить. С непонятной для нее едкостью он крикнул:

— А ты не знаешь? Они ведь давно уже снюхались — эта бестелесная девка и наш неудачник! Снюхались, как снюхиваются две собаки, чутьем угадав друг в друге что-то родственное.

— Не надо так, Кирилл, — попросила Ива. — Какие бы они ни были, тебе-то зачем терять человеческое достоинство? Будь выше этого, Кирилл, умоляю тебя… И не надо так расстраиваться. Ну, статья, ну, критика — разве от этого умирают? — Она встала с дивана, подошла к нему, обняла: — Ты ведь сильный, Кирилл, тебе по плечу вынести и не такое…

Кирилл резко отстранил ее от себя и также резко бросил:

— А ради кого и ради чего я должен все это выносить? Ради красивых глаз двух проходимцев? Я уверен, что Селянин пригрел эту чертову куклу только для того, чтобы с ее помощью как следует меня нокаутировать. Все шито белыми нитками.

Он снова взял в руки газету, пробежал глазами заголовок статьи: «Товарищ Каширов пробил отбой». И вдруг представил себе такую картину: как раз сейчас, в эту самую минуту, в каждом шахтерском доме, в каждой шахтерской семье люди, удобно устроившись на диванах, в креслах, на маленьких скамеечках у торшеров, живо обмениваются мнениями, смакуя все самое, на их взгляд, интересное, самое острое. Каширов, Каширов, Каширов… Речь идет только о нем. Дали Каширову прикурить, врезали ему под самый дых… Будет теперь Каширов помнить товарища «К. Д.», не скоро его забудет. «Это не тот Каширов, который что-то там на Кострова и Тарасова кляпал?» — «Он самый… Исаича нашего тоже оконфузил — сколько времени Исаич ходил как в воду опущенный…» — «Теперь сам Каширов так походит… Не копай, говорят, яму другому, сам в нее попадешь». — «Это точно…»

Кирилл закрыл глаза и долго сидел молча, внезапно почувствовав, что взрыв той ярости, которую он никак не мог потушить, обессилил его, опустошил, и у него даже не оставалось и крупицы воли, чтобы или принять какое-то решение, или сказать самому себе, что теперь ничего сделать нельзя, и пусть все останется так, как есть: в конце концов Ива права — от этого не умирают…