Пётр Лебеденко - Черные листья

Вяло, почти безразличным тоном, он спросил у Ивы:

— Что ж, по-твоему, теперь надо делать?

Ива не сразу ответила на его вопрос — кажется, она и не слышала, о чем Кирилл ее спрашивал. В первую минуту, когда он сказал ей о сближении Клаши Долотовой и Павла, она сумела скрыть от него свое волнение. Скрыть от него, но не от себя. А сама в это время старалась подавить в себе чувство, возникшее совершенно неожиданно и саму ее удивившее. Ей вдруг показалось, будто она вот только сейчас потеряла что-то такое, без чего долгое время жила относительно спокойно только потому, что оно всегда было и рядом с ней, и в ней самой. Что это было, Ива толком не знала и старалась не задаваться целью во всем досконально разобраться. С тех пор, как Кирилл заметно к ней охладел, и она женским чутьем угадала, что многие нити, связывающие их, оборвались и теперь их не связать, Ива часто думала: «К чему мы с ним идем? Ради чего живем под одной крышей? И долго ли все это будет продолжаться?»

Кирилл занимал в ее жизни очень большое место. Может быть, теперь Ива и не испытывала к нему такой любви, как прежде, но все же ей трудно было представить жизнь без него. Видя в нем много такого, чего она не могла принять, — и его эгоизм, и властность, и грубость, Ива тем не менее считала, что ему, как человеку сильного характера, многое дозволено, что он человек все-таки особенный и в нем есть то, чего не всегда найдешь в других: воля, умение подчинять себе обстоятельства, трезвый ум и трезвый расчет. Короче говоря, Кирилл — настоящий мужчина. Ива и полюбила его за эти качества, и хотя теперь они перерастали в нем в деспотизм, она убеждала себя в том, что никто другой, кроме нее, не сможет остановить Кирилла, удержать его и оградить от многих бед, которые таких людей подстерегают.

Но все это — и желание оставаться только с Кириллом, и не исчезнувшая со временем привязанность к нему, и не совсем угасшая любовь — относилось лишь к ней, к Иве, Кирилл же продолжал удаляться от нее все дальше и дальше, и Ива не могла не думать, что рано или поздно он удалится совсем. Что же тогда ожидает ее? И не обкрадывает ли она себя, довольствуясь только своими чувствами и почти ничего не получая в ответ на них.

Гоня от себя непрошеные мысли о Павле, Ива тем не менее часто теперь думала именно о нем. И начинала сравнивать Павла с Кириллом. Знала, что сравнивать всегда опасно, что это недобрый признак, но делала это помимо своей воли. Нет, Павел совсем не такой, Павел живет душой, а не трезвым расчетом, Павел и жизнь-то любит не так, как Кирилл — любит за то, что она у него есть. Ну, сегодня плохо, но ведь завтра может быть лучше — чего ж метаться, чего озлобляться на всех и вся!

Кирилл — мужчина. Настоящий мужчина. А Павел — нет? Когда-то казалось, будто Павел действительно всего-навсего Пашка-неудачник и больше никто. Теперь-то Ива видит: Павел ни в чем не уступает Кириллу. Работает, учится, когда надо — дерется. Но не так дерется, как Кирилл — у Павла все благороднее, все, если можно так сказать, чище. Однако самое главное — и Ива никогда этого не забывает — Павел любил ее и, наверное, любит до сих пор. Чего ж тут фальшивить перед самой собой: отрадное, сладостное это чувство, когда знаешь, что тебя любят. Любят, несмотря на то, что ты когда-то отвергла и любовь, и нежность, и привязанность.

Теперь, думала Ива, все это кончилось. Не станет же Павел делить свои чувства между ней и Клашей! Он отдаст Клаше все до капельки, уж кого-кого, а Павла Ива знает отлично. Да и почему он должен что-то для нее оставлять? Разве она сама, когда полюбила Кирилла, оставила что-нибудь для Павла?

— Ты почему молчишь? — спросил Кирилл. — Я спрашиваю у тебя: что, по-твоему, теперь надо делать?

Ива мельком взглянула на него, увидела полузакрытые от усталости глаза, безвольно брошенные на колени руки, осунувшееся лицо с намечающимися отеками под глазами и вдруг почувствовала к нему острую жалость. Ничего-то от тореадора не осталось! Даже черные усики словно увяли и поблекли и не было в них ничего «испанского», боевого. «Нелегко ему, — вздохнула про себя Ива. — Ой, как нелегко. А Павел… Ведь были же когда-то друзьями, пусть давно, пусть многое с тех пор изменилось, но разве может так быть, чтобы в душе ничего не осталось. Или он сделал все это в угоду Клавдии? «Товарищ Каширов пробил отбой». А почему товарищ Каширов должен идти у кого-то на поводу? Он что — хуже других?.. Нет, нечестно так поступать с людьми. И то, что Кириллу больно, нетрудно понять».

Ива мягко сказала:

— Ты сам когда-то говорил, Кирюша: «Человеку, не умеющему за себя постоять, — грош цена». И правильно говорил. А кто же еще лучше умеет за себя постоять, как не ты? Я всегда была уверена: именно ты обладаешь той силой, которой должен обладать настоящий мужчина.

— Значит, я должен драться?

— А почему нет? — горячо воскликнула Ива. — Отстаивать свою правоту — разве в этом есть что-нибудь плохое? Жаль только, что я не могу тебе помочь. Могла бы — пошла бы с тобой, хоть в огонь.

Ива говорила искренне — Кирилл это хорошо чувствовал. Вот человек, думал он, который никогда в беде не оставит. Настоящий друг. А он, Кирилл, часто не хочет этого видеть. Почему? Разве он не знает ей цены? И разве он не знает цены тем, с кем его иногда сводит какой-нибудь нелепый случай? Кроме горечи, кроме какого-то страшно неприятного осадка от случайных встреч у него ничего не остается, и он даже себе не может объяснить, что его потом толкает на новые встречи. Остывшее чувство к Иве? Желание найти какие-то острые ощущения? Но ведь это только иллюзии!

— Иди ко мне, Ива, — позвал Кирилл. — Иди посидим вместе.

Ива послушно подошла к нему, села рядом и, когда он обнял ее, сразу притихла, словно ожидая от него чего-то необыкновенного, чего-то такого, что ей всегда было нужно, но чего Кирилл давно ей не давал, то ли забывая о ней, то ли не испытывая к ней никаких чувств.

— Спасибо тебе, Ива, — растроганно сказал Кирилл.

— За что, Кирюша? — спросила она.

— За все. Я не думал, не ожидал, что ты поддержишь. Спасибо. Знаешь, мне стало намного легче…

— Дурачок. А кто же еще тебя поддержит? Мы ведь с тобой самые близкие люди.

Он взял ее руку, приложил к губам. И почувствовал необыкновенную нежность — редкую в последнее время гостью и потому показавшуюся ему совсем неожиданной и, как никогда, желаемой. Все, что мгновение назад тяготило его и угнетало, отступило на задний план, ни о чем и ни о ком, кроме Ивы и своей нежности к ней, Кирилл не хотел думать, хотя в каком-то дальнем уголке сознания и копошилась мысль, что нахлынувшее на него чувство долго не продержится, так как это скорее всего и не нежность, а порыв страсти, неведомо откуда налетевший. Однако он тут же сумел заглушить эту копошащуюся и надоедливую мысль: к черту все, что мешает ему полностью отдаться своему чувству! К черту все заботы, все тяготы, для этого еще будет время!