Пётр Лебеденко - Черные листья

— Катюша, подойди-ка на секунду, словом обмолвиться надо.

Митька, зная нрав Никитича и чуя неладное, говорит:

— Утречком с Катюшей побеседуете, уважаемый папаша, а в данный момент мы на танцы спешим. Извиняйте.

Но Катюша все же подходит.

— А ты, танцор, — советует Никитич Митьке, — прогуляйся пока, свежим воздухом подыши…

— Беда какая-нибудь, Никитич? — участливо спрашивает девушка. — Какой-то вы озабоченный, угрюмый…

— Беда, Катюшка… Ты Гаранина давно знаешь?

— Давно, Никитич. Месяца два уже, как знакомы.

— Порядочно. Небось, досконально человека изучила, а? И в душу ему успела заглянуть, так, Катюшка?

— Успела, — улыбается девушка. — Добрый он, порядочный… И любит меня…

— Дашку Любимцеву он тоже любил, — будто случайно роняет Никитич. — Не пойму, правда, чего сынишку своего на произвол судьбы бросил. Не по душе он ему чем-то пришелся, что ли?

— Какого сынишку? — встревоженно спрашивает Катюшка. — Он и женатым еще не был.

— А детишки, дочка, не только у женатых рождаются. Не маленькая ты уже, знать бы тебе об этом надо… Как он тюрьмы за поножовщину избежал, не спрашивала у него? Дружков-то его засадили, а Митьке посчастливилось. Удачливый, видно, человек…

— Все это правда, Никитич? Вы откуда все знаете?

— Положено мне все знать, дочка. Потому как я есть отец не токмо Клашки, но и твой, и многих других детей. Душой отец, понимаешь. И не могу я не оберечь вас от беды — такая должность у меня, Катюшка.

Что ж, поплачет девушка, может, и подосадует на старика за то, что тот нежданно-негаданно мечты и надежды ее разрушит, а все же шикарного своего кавалера заставит во всем признаться и даст ему от ворот поворот. А потом не раз и не два добрым словом вспомнит Никитича и уже назовет его своим духовным отцом…

Странное дело, но молодые шахтеры, которым Никитич прочищал, как он выражался, мозги, долго не носили в себе обиды на въедливого старика. И случалось так, что, если кто-то из посторонних задумывал причинить Никитичу зло, заступников долго ждать не приходилось.

Как-то шел Никитич по вечернему парку, потом присел на скамеечку покурить, а тут — тот же самый Митька Гаранин с дружками, все на изрядном взводе, море им по колена, до звезд — рукой подать. Увидав Никитича, Митька что-то шепнул дружкам, и вот уже рядом со стариком — двое по одну сторону, двое по другую — уселась веселая компания, тоже вроде отдохнуть. Закурили. Митька предлагает Никитичу дорогую папиросу:

— Закурим, уважаемый папаша?

— Закурим, — отвечает Никитич, вытаскивая из кармана простенькие сигареты. — Только я, уважаемый сынок, чужих не курю. На чужой счет жить вообще не привык.

— Ха! Гонористый ты, оказывается, старикашка. Песок из тебя, небось, давно высыпался, а гонор задержался. Может, помочь вытрясти его из тебя, чтоб ходить по земле легче было?

Компания загоготала — молодец, дескать, Митька Гаранин, умеет сострить. Никитич усмехнулся:

— Смотрю я на тебя, Митька, и думаю: внешне ты — парень как парень, даже, можно сказать, красивый молодой человек, а внутри у тебя гниль, того и гляди опарыши, черви то есть, скоро заведутся. Отчего это так, Митька? Отчего ты весь такой внутри гнилой?

Митька вытащил из кармана складной нож, раскрыл его, положил ногу на ногу и острым лезвием начал счищать с подошвы ботинка грязь. Сам же поглядывал на Никитича, нагло и угрожающе улыбаясь:

— А ты храбрый, папаша. У-ух, какой храбрый! Даже коленки, смотрю, у тебя не дрожат. Плохо, видно, Митьку Гаранина знаешь?

— Как не знать? Я всех бандюг в городе по пальцам пересчитать могу. Слушай, Митька, а чего ж ты такой трус? Сидите вот рядом со мной вчетвером, лбы у всех у вас буйволячьи, а ты еще и ножичком играешь для устрашения. Душа, что ли, заячья твоя в пятки ушла?

Дружки придвинулись к Никитичу поплотнее. Кто-то острым локтем больно толкнул в бок, кто-то придавил плечо. Митька зашипел:

— А полегче можно? Ты, старый хрен, что Катьке на меня накапал? Ты чего рыло свое в чужие дела суешь? Жить надоело?

По аллее мимо скамейки быстро прошел парень. Мельком только взглянул на окруженного Митькой и его дружками Никитича, понял, наверное, что Митька сводит со стариком какие-то счеты, и поспешил дальше — Гаранина знали многие, связываться с ним хотелось далеко не каждому. Никитич проводил парня долгим взглядом, горько усмехнулся и подумал: «А ведь это шахтер пошел… Насолил я ему, наверное, когда-нибудь, вот и не захотел он меня узнать. А может, испугался — одному-то против четырех таких лбов куда идти?..» Вслух же сказал:

— Мне, Гаранин, жить никогда не надоест. Вопрос только в одном: как жить? Вот так, как ты, по-бандюжьи, я и дня жить не хотел бы. Понял меня?

Один из парней сказал:

— Чего ты с ним, Митя, дипкурьерскую беседу затеял? Намять ему ребра за оскорбление личности — и делу конец. Без свидетелей…

Никитич хотел встать со скамьи, но тут же почувствовал удар в живот — резкий, сильный, от которого сразу потемнело в глазах и нечем стало дышать.

— Извините, папаша, нечаянно, — хохотнул Митька. — Водички вам принести для приведения в чувство? Мой папа всегда в подобных случаях советовал…

Что его папа в данных случаях советовал, Гаранин сказать не успел. Скамейку окружили шахтеры — человек семь или восемь — и среди них тот самый парень, который недавно прошел мимо. Один из Митькиных дружков попытался вскочить и улизнуть, однако его не совсем вежливо усадили назад и предложили:

— Не надо спешить, приятель… Ты тоже, Гаранин, не торопись, у нас к тебе секретный разговор есть. Ну-ка, дай свою игрушечку, она нам для вещественного доказательства вполне может пригодиться.

Митька почти по-звериному оскалился, замахнулся ножом, но крепкая рука шахтера перехватила его руку, сдавила у запястья так, что Митька охнул и выронил нож. В то же время его ударили ребром ладони по затылку, Митька опять охнул и сразу обмяк.

— Вы чего, ребята? — загнусил он. — Вы, небось, и вправду подумали, будто мы хотели обидеть знатного шахтера товарища Долотова? Да кто его пожелает обидеть, я того сам, вот этими руками…

— Помолчи, гнида! — сказали ему. — Твой папа в подобных случаях не советовал тебе молчать? Зря! Он вообще зря не задавил тебя еще в пеленках — воздух куда чище был бы в нашем городе. Вчетвером на старого человека! Да еще на какого человека! На Никитича! Чего дрожишь, паразит? Думаешь, бить будем?

— Бить не имеете права, — сказал Митька. — Вы ж шахтеры, а не самосудчики.

— Правильно, — сказали ему. — А у шахтеров есть такое правило: человека — пальцем не тронуть, у зверя, как ты и твои подручные, — ноги из заднего места выдергивать. Слыхал о таком шахтерском правиле? Или ты себя за человека, по ошибке принимаешь?