Александр Поповский - Испытание временем
- Название:Испытание временем
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Советский писатель
- Год:1969
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Александр Поповский - Испытание временем краткое содержание
Действие романа «Мечтатель» происходит в далекие, дореволюционные годы. В нем повествуется о жизни еврейского мальчика Шимшона. Отец едва способен прокормить семью. Шимшон проходит горькую школу жизни. Поначалу он заражен сословными и религиозными предрассудками, уверен, что богатство и бедность, радости и горе ниспосланы богом. Однако наступает день, когда измученный юноша бросает горькие упреки богу и богатым сородичам.
Действие второй части книги происходит в годы гражданской войны. Писатель откровенно рассказывает о пережитых им ошибках, о нелегком пути, пройденном в поисках правды.
А. Поповский многие годы работает в жанре научно-художественной литературы. Им написаны романы и повести о людях науки. В третьей части книги он рассказывает о том, как создавались эти произведения, вспоминает свои встречи с выдающимися советскими учеными.
Испытание временем - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Напрасно новое руководство института предлагало опальному профессору другое место у себя, зачисляло консультантом без несения каких-либо обязанностей, — Гурвич отказывался подписывать денежную ведомость и принимать назначенный ему оклад. Каждый месяц бухгалтер являлся на квартиру ученого, выкладывал ему деньги и уносил их назад.
До конца своей жизни Гурвич продолжал работать у себя на квартире. Сейчас эти труды продолжают его дочь с двумя сотрудниками в Институте физиологии и внук на кафедре университета.
В 1940 году научно-биографические повести о Павлове, Быкове, Сперанском и Гурвиче после опубликования их целиком в журналах «Красная новь» и «Молодая гвардия» вышли отдельной книгой, с предисловием ближайшего помощника Павлова профессора Подкопаева Н. А. под названием «Законы жизни».
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
24 марта 1937 года я получил лестное для меня письмо от замечательного хирурга и человека Вишневского Александра Васильевича. Вот что значилось в нем:
«Прочитав недавно книгу Поль де Крюи «Охотники за микробами», я подумал, как много в нашей действительности интересного, заслуживающего внимания, и как хорошо, если бы у нас нашелся писатель, который познакомил бы публику с научными достижениями нашей медицины и физиологии. Прочитав вашу работу «Павлов», я подумал, что значительный пробел в нашей литературе восполнен. У нас имеется автор, который может в советских условиях делать то же, что делает Поль де Крюи в американских. Книга, главным образом, понравилась мне тем, что она ярко освещает облик замечательнейшего человека нашего времени, одновременно дает читателю полное представление о научном предмете средствами литературно-художественной занимательности.
А. Вишневский».Прошло три года, и поздно ночью ко мне позвонил по телефону Вишневский. Он несколько взволнованно заявил, что прочитал мою книгу «Законы жизни» и крайне удивлен той ролью, которую я отвел ему.
— Вы представили меня как сотрудника Сперанского, но помилуйте, ведь Алексей Дмитриевич был моим студентом в Казани.
Нигде в книге я сотрудником его не называл. Наоборот, на странице 329-й воздал должное его заслугам.
«Из многочисленных клиницистов, — пишу я, — много способствовавших пониманию учения Сперанского, долг обязывает нас запомнить Вишневского…»
Ответ мой не удовлетворил его, и он предложил взглянуть на страницу 336-ю. В ней я, касаясь затруднений, возникших у профессора Вишневского в научном вопросе, пишу:
«Кто разрешит его сомнения, кто поможет разгадать эту тайну? Надо ли удивляться, что первые вести об открытиях Сперанского указали Вишневскому, где его ждут поддержка и помощь».
— Кому, как не вам, знать, — раздраженно продолжал он, — что Алексею Дмитриевичу нужны были мои материалы для подкрепления собственной теории. Я знал это и не возражал. Однако же у меня, открывшего действие новокаиновой блокады, возможно другое представление на этот счет. Вы пишете: Сперанский пришел к заключению, что «ни новокаиновый блок, ни впрыскивание его в область капсулы почки не приносят с собой исцеления… Лечит не наше вмешательство само по себе, а то, что происходит потом в организме…». Если бы вы не зачислили меня в рядовые сотрудники, вам было бы интересно узнать и мое мнение. Согласен ли я с выводами Алексея Дмитриевича… Уверяю вас, не на такую поддержку и помощь я рассчитывал.
Я был крайне смущен и обещал исправить ошибку, не очень представляя себе, каким путем.
— За прошлое простите, я с вашего разрешения заеду в клинику, чтобы ближе с вами познакомиться.
Мы стали встречаться с Александром Васильевичем чаще в клинике, реже дома, и вот что он мне рассказал:
— Хирургом я становился случайно, и заметьте — дважды. Впервые — из-за дурных отметок в гимназии: ни на какой другой факультет, кроме медицинского, с такими баллами меня не приняли бы. Стать инженером я и помыслить не мог, за всю жизнь мне не удалось ни одной математической задачи толком решить. Смерть как не хотелось стать врачом, а пришлось. Я видел себя лесничим, с дробовиком, не столько затем, чтобы вылавливать браконьеров, сколько утолить свою страсть к охоте. У меня тут в углу стоит ружье, — грустно произнес он, — оно не заржавеет, я чищу его, но вряд ли оно послужит еще мне, дел много, их не одолеть. Временами мне кажется, что я как-нибудь оставлю на день больницу и схожу на охоту… Мечтал я также быть артистом, вернее певцом, я пел баритоном, а в детстве дискантом. Этот голосок, как ни странно, вывел меня в люди. Жили мы в бедности, никаких средств поехать учиться, и тут подвернулся случай — богатый подрядчик, любитель церковного пения, прислал мне, хористу, денег для поступления в университет.
— Студентом я был не из важных, сразу же по окончании гимназии забыл латинский и греческий языки, решительно вытряхнул их из головы. Не любил засиживаться за книгой, зато мастерски копировал манеры студентов и профессоров. В довершение всего я отличался умением переплывать Волгу у Казани.
— Хирургом я стал лишь сорока лет, четырнадцать из них я предпочитал заниматься всем, кроме хирургии. Меня привлекала анатомия, искусство прозектора, преподавателя. Я, изнемогавший от книжной науки, не ведал усталости, отделывая свои препараты. Они поражали законченностью анатомических деталей и художественностью отделки. В сравнении с тем, как бережно я обходился с тканями трупа, операции хирургов казались мне грубыми. Рану травмируют небрежной рукой и жестоким вмешательством инструментов. Никто не ищет средств улучшать операцию. Десятилетиями повторяют они заученные манипуляции. Такая хирургия не для меня, я не позволю из себя сделать ремесленника.
— Я продолжал оставаться анатомом, дотошно изучал строение органов и тканей, их отправления и взаимосвязь, заново штудировал физиологию — процессы, текущие в живом организме, постигал искусство различать патологически измененные ткани и клетки. И себя и студентов я призывал быть почтительным к машине, которую создала природа. Она одна лишь умеет ее чинить. Природа — кузнец, хирург — только ее подмастерье. Наше дело — следить, чтобы ничто не мешало ей восстанавливать то, что разрушено…
— Четырнадцать лет я готовился стать хирургом, дни и ночи не выходил из секционной, оставаясь там порой далеко за полночь. За столом маячила моя одинокая тень, и слышались мои восторженные песни…
— Я был наконец готов приняться за хирургию, а мои коллеги, увы, не спешили меня принять в свое лоно. Чего только не наговорили мне. «Удивительный человек, — разводили они руками, — далась ему клиническая хирургия, баллотировался бы на кафедру анатомии, куда более приятная и почетная область… Грешно вам, Александр Васильевич, зарывать свой талант, ведь вы прозектор, анатом, какого не сыщешь. На ваших препаратах поколения будут учиться…» Хирурги-практики были менее снисходительны, чем ученые. «Какое у него право, — пожимали они плечами, — на клинику? Кто его видел у операционного стола? Кому ассистировал? У кого учился?» Они десятилетиями прислуживали своему профессору, прежде чем получили своих ассистентов. Их суровые учителя, подчас невоздержанные и грубые, жестоко с ними обходились, изводили придирками и насмешкой, нередко без всякого повода. Ученики утешались сознанием, что таков порядок вещей, таков скорбный путь в хирургию. И вдруг является человек, не знавший горя и трудностей, и требует себе госпитальную клинику. Какая вопиющая дерзость!
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: