Александр Поповский - Испытание временем

Эти беседы с Вишневским заставили меня о многом подумать. Какой странный путь, и какой долгий. Четырнадцать лет отвергать хирургию, чтобы отдать ей затем свою жизнь. Не ошибся ли Вишневский в выборе призвания? История знала великих анатомов, не лишилась ли наука в его творческом лице советского Везалия?

Нет, нет, не Везалия, не великого, не малого анатома потеряла наука бы, а величайшей души терапевта, истинного лекаря человеческих страданий. За операционным столом он был хирургом, зато чуть поодаль — воителем против ее канонов.

Первое, против чего новоявленный хирург ополчился, было чувство боли, причиняемое ножом, и тяжелые осложнения после наркоза. Операция должна протекать безболезненно, нет нужды усыплять оперируемого, достаточно обезболить рассекаемые ткани. Кто стал бы погружать во тьму целый город, когда достаточно выключить свет в одном лишь квартале?

Для Вишневского боль не понятие из учебника физиологии, а нечто другое, он ощущает ее, как если бы ему самому приходилось ее выносить.

— Что ты медлишь, — выговаривает он сестре, которая вовремя не дала больному морфия, — ведь ему больно! Вдумайся хорошенько — болит!

В другом случае он отворачивается от собеседника:

— Я не могу разговаривать о чепухе, когда в палате лежит больной с пробитой уретрой.

Вишневский знал, что анестезия не избавляет оперируемого от боли. Как бы ни нагнетали ткани раствором, в глубоких слоях остаются нетронутыми нервные сплетения. Нужен был новый метод обезболивания, и он разработал его. Наркоз из клиники был навсегда устранен. Хирург не думает больше о скорбной статистике смертей от наркоза, два легких укола — первые и последние страдания больного.

Противники нашли повод возражать:

— Нельзя безбожно растягивать операционный процесс, бесконечная смена ножа и новокаина требует много времени и сил.

Он резонно возражал:

— Судьба дала нам скальпель в руки не только для того, чтобы мы им красиво и быстро управлялись, но и выручали людей из беды. Если бы больные, которые погибли у меня от наркоза, каким-нибудь чудом снова явились, я согласился бы день и ночь трудиться для них.

Он ничем не гнушается ради больного. Чем менее опрятна область перевязки, тем больше шансов, что Вишневский сам проделает ее. Вернувшись в кабинет, он выльет на себя флакон одеколона, чтобы полчаса спустя после новой перевязки то же самое повторить. Эта слабость к аромату духов уживается в нем с отсутствием всякой брезгливости.

Изгнав страдания и насильственный сон из операционной, Вишневский стал подменять скальпель средствами, заимствованными из терапевтической практики: впрыскиванием безобидных веществ, лечением мазями и маслянистыми повязками. Все это было необычно и вызывало серьезные возражения сторонников классической хирургии.

Вот что предшествовало этому.

В клинике как-то предстояла операция. Больного уложили на стол и ввели обезболивающий раствор в поясничную область. Операция в тот день не состоялась, а на следующий она была уже излишня — больной выздоравливал. Вишневский повторял процедуру на других больных и нередко убеждался, что так называемый новокаиновый блок делает вмешательство хирурга излишним. Новое лечебное средство прочно утвердилось в операционной.

А вот предыстория другого открытия.

Когда прежний студент Вишневский попал врачом в сибирскую больничку, он удивил своих коллег своей нелюбовью к хирургическому вмешательству. Больной просит, умоляет ножом выскрести открытую рану, избавить от мук, как в те годы полагалось, а хирург — ни в какую, заливает рану йодоформной эмульсией и накладывает повязку, пропитанную раствором. Врачам он так объяснял свой прием лечения:

— Как ни благодетелен иной раз наш нож, организм явно к нему не благоволит. Тканям надо оправиться от перенесенного удара, и я окружаю их маслянистой эмульсией.

После операции молодой человек кладет в рану тампоны, пропитанные йодоформом, льет в осумкованную полость раствор.

— Тампоны кладутся для отсасывания гноя, — наставляет его старый, опытный врач, — а вы их смачиваете эмульсией. Полость надо осушать и во всяком случае не заливать.

— Пусть я ошибаюсь, — оправдывается молодой человек, — но когда я заливаю рану маслянистым раствором, у меня ощущение, словно я оказываю тканям величайшее благодеяние.

Со временем Вишневский заменил йодоформ перуанским бальзамом, а затем вовсе можжевеловым дегтем. Так явилась на свет прославленная мазевая повязка Вишневского. Она изрядно разгрузила хирургов на фронте, сделав излишним жестокое выскабливание раны ножом. Из операционной благодетельная мазь перешла к терапевтам и стала важным лечебным средством.

Семидесяти лет он все еще не знает покоя. Время угомониться, утешиться сознанием, что жизнь прошла не напрасно, насладиться заслуженной славой.

— Я разучился отдыхать, — сознается он, — мне все кажется, что остались кое-какие недоделки, управлюсь — и можно будет уйти на покой… Я почти не читал занимательных книг, хирургия меня опустошила. Мне становилось не по себе, когда со мной заговаривали о литературной новинке или о новом произведении искусства. В поисках выхода я с отчаянием набрасывался читать что попало, торопился наверстать потерянное время, но хирургия быстро меня отрезвляла… Я всю жизнь тянулся к людям искусства и литературы, чтобы узнать от них то, чему сам не успел научиться…

Где ему было взять время, — один из его старых сотрудников рассказывает:

— В сумерках, когда врачи расходились, Александр Васильевич приходил проведать больных. Сразу же под сводами факультетской больницы наступало оживление. Он шел от кровати к кровати, из палаты в палату, не оставляя без внимания кого-либо из больных. Никто не спрашивал, что приводит его сюда в столь поздний час, ему, должно быть, не спится на квартире, он скучает по палатам, по больным. Пусть эти приходы не всегда помогают больным, зато неизменно утешают.

Я не ошибся, наука в лице Вишневского не потеряла своего анатома Везалия, но лишилась великого врачевателя — терапевта. Кто знает, как далеко зашли бы его посягательства на хирургию, сколь многое из терапии утвердилось бы в ней, если бы смерть не прервала эту благую, плодотворную жизнь…

За месяц до начала войны эта биографическая повесть была полностью опубликована в журнале «Новый мир» и лишь спустя шесть лет вошла во второе издание «Законов жизни».

Неожиданно нагрянувшая война застала меня врасплох, я не был подготовлен к ней. Никто не сомневался в том, что с воинством Гитлера надо сражаться, и беспощадно, но как и чем? Винтовкой ли в рядах действующей армии, боевым ли пером звать народ к сопротивлению или как-нибудь иначе действовать? Многие предпочли винтовку перу, были и «мирные» люди, избравшие своим уделом уединение за Камой-рекой, вдали от непокоя шумных битв.