Лев Лондон - Снег в июле

— Осмотрел корпус номер четырнадцатый, вижу — не готов и к концу месяца готов не будет — это первое; подписываю акт рабочей комиссии, что все сделано и дом к приемке готов — это второе. А третье, чтобы не было нашей ответственности, должен я сейчас поехать на корпус и шуметь: медленно, мол, идет работа, если так будет дальше, от приемки откажусь.

Мирон Владимирович аж привстал от изумления:

— Молодец, Кусачкин! Видишь, Поляков, все как есть он понял.

Поляков, тот попрозорливее был.

— Это ты так про «первое», «второе» и «третье» всюду рассказывать будешь? — спросил он.

— Да. А что тут такого? Пусть все знают, как мы, заказчики, за дело болеем.

Поляков многозначительно посмотрел на Мирона.

— Так я поехал. Нравится вам или нет, скажу прямо: выгоняйте Кусачкина, пока не поздно. Этот прорабик наделает нам хлопот. — Он вышел, хлопнув дверью.

Мы сидели молча. Молчали и четыре телефона, которые в ряд выстроились на столике. Мирон Владимирович задумался, крупное лицо его, всегда такое бравое, обмякло, у рта легли морщины. Он по привычке взял карандаш, но сразу с досадой бросил его.

Я поднялся.

— Пойду я, что ли?

— Подожди, сядь! Вот что, Алексей Васильевич (это впервые назвал он меня по имени-отчеству), не знаю, нарочно ты это сказал про «первое», «второе», «третье»… — Он пристально посмотрел на меня. — Или так, случайно оно вышло, только, наверное, прав ты. Нам действительно государство деньги платит, чтобы мы интересы жильцов блюли. А мы… — он махнул рукой. — Но скажу тебе прямо: стар я уже в спор вступать.

— С кем? — спросил я. Мирон Владимирович вздохнул:

— С кем? Даже сам не знаю. Порядок этот со сдачей домов установился раз и навсегда. Понимаешь — раз и навсегда! Готово здание, не готово, а срок подошел — мы обязаны подписать акт. Если не подпишем, уходить надо… Уходить трудно, уже шестьдесят. Кто меня, возьмет?.. Но самое главное, знаешь, что самое главное?

— Что?

— Уйду я — посадят сюда другого. Он все равно будет принимать незаконченные дома.

Тихо заурчал телефон. Мирон Владимирович поднял руку, прислушался. По какой-то особой примете (мне всегда казалось, что все его телефоны звонят одинаково) снял трубку с черного аппарата:

— Слушаю… Здравствуйте, здравствуйте!.. Нет, я здоров… Не устал… Нет-нет! — Лицо у Мирона Владимировича подобралось, он даже чуть приподнялся со стула. — Понимаю, понимаю… Корпус номер четырнадцать?.. Мы акт рабочей комиссии подписали… Государственная комиссия?.. Конечно, мы будем за приемку корпуса… Поляков?.. Поляков ошибается. Наш новый сотрудник сделает то, что я ему скажу… Кусачкин его фамилия… Нет, все будет в порядке… Слушаюсь!

Мирон Владимирович медленно положил трубку. Энергично почесал лысину.

— Так вот, Кусачкин, поезжай на корпус четырнадцать. Подгони там, подгони. Через неделю там госкомиссия. Поезжай!

Когда я встал, он строго заметил:

— А на госкомиссии без фокусов. Я за тебя только что поручился. Ясно тебе? — Он нажал сразу несколько кнопок.

— Вопрос только, с кем вы говорили по телефону?

— Важин! Говорил с Важиным. Первый зампред райисполкома.

В кабинет торопливо входили сотрудники.

Хорошо, когда троллейбус полупустой и ты можешь выбрать местечко у окна, еще лучше, когда при этом окошко открыто, ветерок обдувает, и совсем хорошо, когда сходить тебе на последней остановке — сиди себе спокойно, думай.

О чем я думал в то летнее утро? Конечно, о Важине. Итак, мою жизненную дорожку снова перешел Важин.

Здрасьте, Игорь Николаевич! Помните, первый раз встретились мы с вами на стройке, тоже летом. Вас только-только назначили начальником нашего стройуправления, и вы приехали на площадку. Новенький костюмчик, кожаная папка в руке, волосы аккуратно подстрижены, сзади чуть длиннее, самую малость, как полагается интеллигентному человеку. Не то что Алешка Кусачкин, невоспитанный малый, который по своей глупости носит длиннющие волосы, всегда запыленные то ли цементом, то ли известью.

Мы стоим у прорабской: прораб Петр Иванович, тот самый, кто сделал из меня человека, Нина Кругликова, свежеиспеченный инженер, которая прибыла к нам мастером, умеет пока только стрелять во все стороны глазками, кладовщица Маша и я, бригадир Кусачкин, целую ночь вкалывавший на монтаже. Как и полагается толковому начальству, вы вперед прошлись по корпусу, заметили недостатки и сейчас, конечно, скажете о них. Да, вы уже говорите: то не так, это не так. Петр Ива молчит. Он тоже не лыком шит, наш прораб: помолчал, помолчал и вдруг тихо так говорит, что устал. От этого все недостатки, отпуск ему нужен. Знает Петр Ива: очень боится начальство остаться в это время без прораба, некем заменить. И я вмешался: мол, напрасно нашего прораба пилить. У Петра Ива всегда дома на «хорошо» принимаются.

Эх, Алешка, Алешка, куда тебе, глупому, спорить! Поставили вы тогда, Игорь Николаевич, всех на место: прораба — хочешь в отпуск? — иди; меня, бригадира, к порядку: мол, недостатки были на моей смене, повторится — снимут разряд… Словом, сыграли вы с нами один ноль, а может быть, и больше.

Хоть и просил вас на другой день Петр Ива отпуск отменить, некуда, мол, ему ехать, но вы ни в какую: требовал отпуск — иди! С характером вы, Игорь Николаевич!

И вот остались вдвоем мы с Ниной. Она за прораба, я за бригадира. Думал, пропадем, опыта у нее никакого. А нет, взялась за работу, особо за качество. Я вначале артачился, глуп был, потом понял, что дело она предлагает. Работа пошла.

А встречу в главке помните, Игорь Николаевич? Новоселы приехали жаловаться. Летчик-майор, фамилия его Король… Королев… нет, не помню, заявил, что через перегородки в квартире слышимость большая. Вы было на стол бумажечку: объясняете начальнику главка, виноват во всем конструктор. Тем дело бы и кончилось. Вдруг подымается Петр Ива и заявляет, что во время отпуска ходил он по своим домам и всюду жалобы от новоселов. Показал себя Петр Ива настоящим человеком, не побоялся правду сказать, хоть она и была ему невыгодна… И начался тогда разговор о качестве на полную железку.

Вроде потускнели вы тогда, Игорь Николаевич. А у Нины аж глаза загорелись, смотрит на Петра Ива, оторваться не может.

Вышли мы из главка втроем: я, Петр Ива и Нина. Подошли вы и ласково так к Нине обращаетесь: «Поехали, Нина. Вон машина моя стоит».

Петр Ива отвернулся. Вид сделал, что ему, мол, все равно, с кем поедет Нина. Точно не помню, что Нина сказала, но если перевести ее ответ на мой прежний язык, то звучал он примерно так: «Катитесь вы, Игорь Николаевич Важин, с вашей машиной подальше! Меня отвезут и без вас».

Подмигнула она мне: действуй, мол, Алешка. Никогда я еще не был таким отчаянным. Выскочил на середину мостовой и чуть ли не лег под колеса такси, что мчалось со скоростью километров восемьдесят, не меньше. Таксист затормозил, выскочил и как закричит: