Лев Лондон - Снег в июле

Она привычно прикусила губу, и Самотаскин вдруг вспомнил их встречу два года назад. После совещания в главке они вышли на улицу. Ее хотели подвезти… один, другой, но она улыбаясь отрицательно качала головой. Алешка приволок такси, и вот они уже втроем в ее комнате за круглым, низким столиком. Потом, когда Алешка вышел посмотреть библиотеку, она вдруг, вот так же покусывая губу, сказала, что любит. «Кого?» — не поняв, спросил он. «Вас»… Пролетела большая птица, коснулась его лица сверкающим крылом. Второй раз уже… Техникум, рядом с ним за столом девушка с тонким, как ему тогда казалось загадочным, лицом. Лекция по железобетону и, хотя он устал, внимательно слушает. Да не может этого быть, маленький, кругленький преподаватель хочет доказать, что железо, которое лежит на стройке у забора, бетон, который привозят на самосвале, — какие-то особые. Якобы французский горшечник когда-то впервые впряг их вместе, и вот уже много лет они вкалывают на пару: железо в плитах растягивается, а бетон сжимается. Никак этого Петр не может понять. Почему именно так? А соседка, которая, может быть, никогда в жизни бетона живого не видела, понимает.

В перерыве все выходят из аудитории, они остаются. Она пробует объяснить, но он спорит, размахивая рукой: «Что же заставляет железо работать именно на растяжение?» — «А ну покажи, — она ловит его руку. — Снова поморозил?» Он неловко прячет руки под стол: «Кладка, Ганна, ничего не поделаешь. За смену тысячу кирпичей нужно взять и уложить в стену». — «Мне нравятся твои руки, хотя и помороженные», — говорит она.

Но вот десять вечера, кончаются занятия. В раздевалке, надев элегантную шубку, она быстро прощается: «Извини, меня ждут». Он надевает старую шинель на рыбьем меху и тоже выходит. Падает снег. Все кругом укрыто белым слоем, только у входа свежие следы машины — очередной поклонник увез Ганну.

В общежитии он долго разглядывает свои руки. Чего она нашла в них? Странно, обычные рабочие руки, жилистые, большие, да еще с приплюснутым большим пальцем, как обычно бывает у каменщиков. Смеется, наверное! Он посмотрел на себя в зеркало: худое, коричневое от загара лицо. Пожал плечами: ничего интересного. Еще раз заглянул… Только, может быть, глаза. О них говорила его подсобница.

…Кладет и кладет он в стены кирпич, летит и летит время — вот уже весна. Как-то после занятий Ганна предложила ему пойти погулять. «Погулять? — удивился он. — А ухажеры?» Ганна рассмеялась: «Сегодня выходной день». Они вышли вместе. Ганна в светлом красивом пальто, он в той же старенькой шинели.

В тот весенний вечер первый раз большая белая птица коснулась его лица крылом — Ганна сказала, что любит его… Он не захотел переезжать к ним на квартиру, стыдился старой шинели, своей неустроенности. И все шло по-прежнему, снова за ней приезжала машина.

Удачи пришли сразу: он защитил дипломный проект, получил отдельную квартиру и, как ему казалось, главное — наконец понял, почему в плите железо растягивается, а бетон сжимается. В этот вечер машина ушла без Ганны, они поехали трамваем. Он с гордостью ввел ее в свою квартиру. Она долго смеялась, рассматривая узкую железную кровать, две тумбочки, наспех окрашенные белой краской, круглый, видавший виды стол, покрытый новой, отчаянно пахнувшей клеенкой, и четыре зеленые табуретки.

Он и сейчас помнит, как она покусывала губы. «Ты не обижайся, Петр, — звонко, звонко смеялась она, — все есть, что нужно любящим. Особенно мне нравятся табуретки. Только почему… а-ха-ха!.. почему они зеленые?» Она присела на табуретку, а он смущенно стоял посередине комнаты, понимая, что поспешил, нужно было подождать месяца два, купить хорошую мебель. Выручил звонок, первый звонок в его квартиру… Как известно, круглый стол торца не имеет, и все же ребята из его бригады нашли главное место: напротив окна сели Петр и Ганна, остальные стали вокруг стола. Олег, студент четвертого курса строительного института, одетый с иголочки, принял на себя обязанности тамады. Прежде всего он объяснил: стоят они не потому, что нет стульев, а так принято на больших приемах. Сейчас именно большой прием: их друг, каменщик первой руки, который даже с закрытыми глазами и без шнурки может класть кирпич, закончил техникум — раз, новоселье у него — два, а третье — Олег галантно поклонился Ганне — он хочет представить бригаде подругу каменщика первой руки. Начались танцы. Тамада стоял посередине комнаты с часами, а Ганна с лукавым хохотком по очереди танцевала с парнями его бригады.

Многое уже стерлось в памяти, но очень ясно он помнит печальные глаза подсобницы Оли, худенькой симпатичной девушки. Она отказалась танцевать, вскоре исчезла.

Снова, когда он работал во вторую смену, за Ганной приезжала машина. В первый раз, когда Петр заметил ей, она удивилась: неужели он хочет, чтобы она в его отсутствие только и делала, что любовалась зелеными табуретками.

Приходили ее подруги. Ганна с лукавым хохотком показывала своеобразную меблировку квартиры, представляла Петра, не забывая добавлять, что он работает каменщиком.

Он взял деньги, отложенные на покупку пальто, занял у ребят. Когда Ганна пришла с работы, увидела новый гарнитур. Она удивленно стояла посреди комнаты. «А зеленые табуретки?.. Жалко, я буду по ним скучать». Не проявила она особой радости, когда Петра назначили прорабом. Много позже он понял, что табуретки и муж-каменщик — это, с точки зрения Ганны, определенный стиль.

Уходя, Ганна сказала, что продолжает любить его…

Позвонил телефон. Самотаскин, задумавшись, не сразу снял трубку. Нина наблюдала за ним. Он как-то переменился, сейчас не был похож на забитого, озлобленного прораба, каким она его помнила. Похудел, устал — это верно, вместе с тем держит себя уверенно и по телефону отвечает спокойно и твердо.

— Петр Иванович, вы, наверное, уже забыли, о чем я вас спросила?

Он улыбнулся:

— Извините, задумался… Вопрос помню, но мне трудно на него ответить. Приносить людям радость — это, конечно, счастье, как вы сказали. Но прежде всего и главное, думаю, — нужно любить свою работу. В любой работе рядом с большим есть и неприятные мелочи: ведра с краской, непорядок на площадке, рукавицы, которые износились раньше срока, и еще многое другое.

Она удивленно посмотрела на Самотаскина. О чем он говорит? Азбучные истины проповедует. Нет, в какое кресло его ни сади, он был и останется прорабом. Досадливо сказала:

— Собираюсь уйти не из-за ведер и рукавиц… Это вы напрасно о любви к профессии. Ни к чему!.. Пришла к вам, затеяла этот разговор потому, что старалась сделать все как получше, а вчера комиссия приняла незаконченный дом. Теперь наспех доделают, схалтурят… — Она встала. — Видно, напрасно пришла.