Лев Лондон - Снег в июле

— Покажите чертежи!

Шестой снова ничего не мог объяснить. Он совсем не разбирался и в предыдущих листах, которые я уже подписал. Выхода не было: я старательно зачеркнул подписи на всех листах.

— Все! Можете идти!

На следующий день завоз бетона вдруг оборвался, раствор, как и прежде, возили на пятитонках, а Володя, мрачный как туча, приехал на старенькой машине. Я даже подумал, что дома, когда приеду с работы, увижу побитый умывальник, но до этого дело не дошло.

Что же делать. Придется, как и прежде, воевать за материалы. Не могу же я, в самом деле, выпустить на защиту дипломанта, который ничего не понимает в своих чертежах. Разъезжая по стройкам в своей старенькой машине, я уверял себя, что в ней даже уютнее. При этом я с некоторым удовольствием представлял себе мрачное лицо отца Шестого.

В очередную субботу, когда я зашел в аудиторию, все дипломанты были на месте. И Шестой тоже.

— А вы чего? — строго спросил я.

Поднялся Корякин:

— Главный (так называли меня все прорабы, в том числе и прорабы-дипломанты), проверьте у него первый лист.

— Это к чему? Кажется, достаточно подробно я спрашивал в прошлый раз. Ни в коем случае!

Встали все дипломанты: Второй, Третий, Четвертый, Пятый… Знаете ли вы, как уговаривают прорабы? Не знаете. Тогда спросите санитарного врача, злющую-презлющую, которая категорически отказывается ставить свою подпись на актах приемки дома. Спросите ее.

Я опросил Шестого по первому листу. Задавал самые каверзные вопросы, даже вспотел, но Шестой, не поднимая глаз, отвечал без запинки.

— Знает? — улыбаясь, спросил Корякин.

— Знает.

— Подпишите лист.

— Это для чего подписывать? Я ведь отказался его консультировать.

Знаете ли вы, как уговаривают прорабы?! Уж кажется, тверже пожарного инспектора нет члена комиссии. Одетый в броню мундира, он только насмешливо улыбается на все просьбы… Спросите его.

Думал, на следующий день пойдет бетон, появится столярка, с завода раствор… Ничего подобного! Очевидно, по мысли отца Шестого, награда причитается только когда сынок ни к чему не прикладывал рук.

Так я один за другим подписал одиннадцать листов. Двенадцатый, последний лист проекта, Шестой знал посредственно. Я устроил отчаянный разнос. Почему-то прорабы, словно виноватые, удрученно просили перенести подпись листа на два дня. Шестой, как обычно, молчал, смотрел в сторону. (Как потом оказалось, прорабы обязались помочь ему за определенную мзду — отец Шестого выделил на их стройки самосвалы.)

На защиту дипломов я не попал. Случилась авария: лопнула труба водопровода и вода залила этажи законченного дома.

Поздно, вконец измученный, я наконец добрался домой. Раздался звонок. Чертыхаясь, я подошел к телефону.

— Слушаю!

В трубке послышался глухой голос:

— Это говорит отец вашего дипломанта… Сегодня МОЙ сын защитил диплом на «хорошо»… Благодарю вас!

Вот такая история случилась.

Кто был отец Шестого, я так до сих пор не знаю. Но на следующее утро за аварию меня никто не ругал… И теперь каждый раз, когда в моей тяжкой строительной жизни что-нибудь удается неожиданно легко, я почему-то вспоминаю его.

Я долго думал, с чего начать этот разговор. Как просто говорить с читателем устами своих героев и как трудно встретиться с ними «один на один»… Нужно, очевидно, прежде всего рассказать, как я выбрал себе специальность.

В детстве прочитал замечательную книгу — «Туннель» Келлермана. И, опаленный неистовой энергией героя книги Мака Аллана, я решил стать строителем.

Он строит туннель под Атлантическим океаном. Стремительно развивается огромная стройка: словно снежная лавина обрушиваются массы грузов, на трассу туннеля прибывают многочисленные отряды рабочих, весь мир выполняет заказы Мака Аллана. Я был мальчиком, много не видел в этой книге. Не заметил трагического одиночества героя, его унизительной зависимости от капризной дочери миллионера, все заслоняла фигура Мака Аллана.

Сейчас сквозь призму лет смотрю на себя. Меня приняли на механический факультет политехнического института, строительный факультет был заполнен. Но я мечтал стать строителем, таким, как Мак Аллан, и нашел в себе мужество забрать документы. Только позже добился своего, поступил в строительный институт.

Тогда, в тридцатые годы, в институте были конструкторский и производственный факультеты. Я стал учиться на конструкторском… А как же Мак Аллан? Ведь он работал непосредственно на стройке? Я не мог дать себе вразумительного ответа. Просто так повелось, что в «производственники» шли менее способные студенты. А кто, скажите, на первом курсе института не считает себя способным?

На производственном факультете и требования были меньше. Словно институт делал какую-то скидку. Что там спрашивать с будущих производственников?! Прорабу не нужно умение рассчитывать мосты или другие сложные конструкции. Он что? Строит здание по готовым чертежам. Его удел — исполнение. Ругань со снабженцами, ругань с поставщиками раствора, ругань, чтобы получить механизмы… Словом, сплошная ругань. Разве для этого нужны особые знания, способности? Может, только крепкие голосовые связки…

Ну, а люди, которыми потом придется на стройке руководить? Что ж, люди… Плотники делают опалубку, арматурщики вяжут арматуру, каменщики кладут кирпич. Люди казались абстрактными, как формулы, которые нужно было знать наизусть. Формула ведь одинакова для всех случаев — подставляй в ней любые значения.

Самая сложная, самая трудная наука — наука управления людьми — институтом начисто игнорировалась. Да и сейчас еще о ней часто забывают.

Летом все — и будущие производственники, и будущие конструкторы — направлялись на практику.

Моя стройка была в Дарнице, под Киевом, на левом берегу Днепра. Возводилось несколько зданий. Не помню их назначения, фабрика, что ли?..

То, что я увидел, укрепило мое решение сделаться конструктором. Хорошо было Маку Аллану строить с помощью машин туннель под Атлантическим океаном. А тут у меня трехэтажные домики, раствор подается на носилках, а кирпич на этажи носят с помощью отвратительных приспособлений, именуемых «козами». Надевали их на плечи, на нижнюю полку стопкой укладывали кирпич. Так на спине «козоносы» таскали кирпич на этажи.

Отсюда был виден Днепр, золотой пляж и яркая зелень кустов, любовно светило солнце. Казалось, все кругом было для радости, а человек, изнуренный, покрытый потом и грязью, таскал на своем горбу камень, как его таскали сто и двести лет назад. Было какое-то чудовищное несоответствие между ясными стройными формулами сопромата, которые мы изучали в институте, и вот этими «козами»…