Александр Патреев - Инженеры

— Зачем я был вам нужен?

— Странно! — и брови ее прыгнули вверх.

Она за эти годы износилась, но еще могла кое-кого прельщать.

— Мы когда-то были «знакомы»… Неужели нечего вспомнить?.. Правда, я вышла замуж второй раз, но все же… Я не могу забыть вас с тех пор… Я разошлась…

— А с третьим мужем? — наугад спросил Зноевский.

— Он жил со мной полгода, потом…

— Прошу не продолжать: мне ясно, — едва скрывая брезгливость, проговорил он. — Между нами очень большое расстояние, и я все равно не пойму этого.

— Не нравится? — обернулась она, вскинув темные глаза, блестевшие истерикой. — А мне, думаете, нравится?.. Вам неприятно слушать?.. Моя жизнь изломана, да!..

— И вы много приложили усилий, чтобы изломать ее, — вставил Зноевский.

— Меня никто, никто не понимает, я скитаюсь по чужим дорогам… Я устала… Давайте посидим здесь? — Она перешагнула заросшую травой канаву и за кустом на бугорке присела, вытянув полные, мягкие ноги, едва прикрытые до колен.

— Садитесь, Степан Аркадьевич.

И вдруг быстрым движением отставила корзину подальше от того места, куда приглашала сесть.

— Ничего, я постою, — ответил он, с трудом преодолевая в себе желание — отнять у ней корзину, где не иначе лежал под лопухами наган.

Ей не удавалось пока ничто, и это бессилие заметно раздражало ее. Засунув руки в карманы, он стоял перед ней, стараясь спрятать свою отчужденность. Ему наперед известны были ее крапленые карты, на которых попробует она сейчас играть.

Набирая горстью пожелтелые листья и по одному разрывая на мелкие кусочки, она бросала их ему под ноги, и тонкие, нерабочие руки, исчерченные мелкими морщинками, казались ему ластами глубоководного хищника, выплывшего на поверхность за добычей.

— Вы знаете главного инженера Першинского завода? — тихо спросила она, переменив тон, и в вопросе слышалась угроза.

— Нет, не имел чести.

— Он арестован, — вскинула Соболь пытливый и будто участливый взгляд.

— Очевидно, так и следовало… У нас не перевелась еще всякая нечисть, которую надо ловить и бить прикладом, — с откровенной резкостью заявил он, отвечая не на вопрос, а на свои мысли. — Она охотно разрушает, что создано с таким трудом и любовью. Народ строил, и ему, народу, принадлежит это богатство. Мы знаем, за что надо и погибнуть, не струсим, но мы делаем жизнь и ничего из завоеванного не отдадим… Вы понимаете меня, конечно? — спросил он в упор.

— Браво, браво! — захлопала в ладоши Ринка. — Вы очень хорошо сказали. Именно так! — По ее восторгу Зноевский донял, что игра продолжается.

Соболь опять поправляла на коленях платье и приглашала:

— Присядьте же.

Густая сирена пропела вдали, машина приближалась к месту, где находились они.

— Вы очень изменились, — вздохнула Соболь. — Но я не верю, что вы не боитесь смерти… Ведь там ничего, ничего нет! А слава, за которой гонитесь?.. бедная слава, что будет с ней?..

— Я — простой солдат, с тридцатого года на фронте и о славе никогда не думал.

— Солдат? — переспросила она, вкладывая в это слово совсем иной смысл. — А я — «барышня-крестьянка». Похожа? — И опять улыбнулась, не тая надежды…

— Нет… дворянки, очевидно, были изящнее и… честнее.

— Не мы себя чести лишаем, — вспылила Ринка. — Обманутый не всегда виноват. Его надо и пожалеть!

— Простите, я плохо в этих тонкостях разбираюсь. Не хочу извлекать пользы, а жалость тут не к месту.

— Солдаты лучше знают цену женщине! — прошипела Соболь, обнажая свою душу. — Они не грубят, как вы. Ну я вижу, вам некогда, вы спешите. Я зайду к вам после… Можно?

— Только без театральности, без маскарада, — с пренебрежением сказал он, сделав намекающий жест рукой. — И ваши намерения придется вам оставить…

— Я не ждала этого! Это насмешка… И я не понимаю, почему вы избрали меня своей аудиторией, а темой лекции — вопросы строительства. Это, очевидно, пролог к тому, чтобы начать грубить мне… Да?.. это у вас новая манера?..

— За мной идет машина.

— Ступайте, — прозвенел ее голос.

Последние фразы были сказаны ускоренным, нарастающим темпом, — так нарастает сама катастрофа. Зноевский вполне понимал, в каком опасном положении находился, но бесстрашно пошел от нее. Ринка продолжала сидеть в прежней напряженной позе, но как только он повернулся к ней спиной, быстро поднялась и, схватив корзину, пошла в другую сторону.

Обстановка, в которой разворачивались события, не понятая шофером, но смутно угадываемая, подсказывала ему — быть настороже. Тугой на мысли и догадки, он не опережал ни этих событий, ни своих, ни Ринкиных поступков и не способен был ничего предвидеть. Только однажды почудилось ему — и то лишь на короткий миг, — что за предложением Ринки следить за Степаном Аркадьевичем скрывается нечто совсем иное. В самом деле, что может простой шофер найти за главным инженером, коммунистом? Да и кому нужна эта слежка?..

Потом вставала перед ним какая-то сложная и путаная вереница человеческих отношений, больших и малых людей, кого совсем не знал он, — но, запутавшись окончательно, махнул на все рукой. Легче было ничего не знать и не думать об этом.

Не зная, из чего и как плетется вокруг него интрига, он в простоте душевной уже радовался тому, что Ринка ни разу не упомянула о прежнем своем требовании.

Приглашенный накануне, он прибежал к ней в гостиницу с букетом живых цветов и по тому, как встретили, понял, что она ждала его с нетерпением влюбленной. Она усадила его на кушетку подле себя и, конечно, соскучившись за эти дни, хотела наговориться вдоволь.

Дымогаров охотно слушал ее голос, опять смотрел в ее красивое, беспокойное лицо. На ней было черное платье, тонкое, просвечивающее, сквозь которое проступал кружевной волнующий рисунок. На чистой скатерти стояли два чайных прибора и откупоренная бутылка ликера, припасенного лишь для него.

Она рассказывала об отце, уже умершем, о матери, которая еще жива.

— Анатоль, мы в этом с тобой схожи… Надо нам понять друг друга и быть ближе. Правда, ведь ты обидел меня?.. признайся… Я виновата была тоже, я иногда болтаю… Тебе не нравится это?

— Как сказать… конечно. Надо язык держать на веревочке… и не делать так, чтобы раздор получался.

— Вот, вот. И мне самой было очень неприятно: ты мог подумать что-нибудь другое. — И она легким движением поправила на коленях платье.

— Нет же… это первый момент только, — сказал он. — Я не сержусь. А ты все-таки скажи мне: ты замужем, или… Я простой шофер, а ты… — надумал он спросить, впервые уяснив себе разницу положений.

— Да, Анатоль… к несчастью, я замужем… Отец выдал почти насильно. Я не хотела, я не люблю его… Он измучил меня своей дикой ревностью.