Александр Патреев - Инженеры

При всей авторской симпатии к Бережнову, полностью и беззаветно отдающему свои силы мирному фронту (так же, как когда-то он отдавал себя беззаветно и бесстрашно борьбе с белогвардейцами), А. Патреев подмечает в дорогом ему герое некую ущербинку. Суть ее в том, что Бережнову, руководителю крупного лесного хозяйства, не хватает определенного уровня культуры в отношениях с людьми, «гибкого», «зоркого и умного» подхода к ним, как справедливо замечает один из персонажей романа. Время показало, что проблема эта, возникшая в уже далекую для нашей страны пору, когда увлечение созиданием новой, социалистической экономики как бы на время заслонило ее от крупных руководителей, полностью не решена и по сей день.

Иначе откуда было бы возникнуть столь острой дискуссии о «деловом» герое в начале 70-х годов, дискуссии, которая, несмотря на некоторые рецидивы и в годы 80-е, все-таки, думается, разрешилась в пользу гармонии «дела» и «человечности». И если герой роману «Глухая рамень» директор леспромхоза Бережнов извлек из происшедших событий «суровое предупреждение на будущее» (что осталось, естественно, уже за пределами окончившегося романа), то сам А. Патреев счастливо избежал приоритета «техницизма» над «человековедением», написав (в эмпирических рамках «производственного» романа) социально-психологический роман.

Идейный фокус романа — постановка и решение общих, философских вопросов бытия через конкретно-историческое изображение общественной психологии действующих лиц. На первый план выдвигается глубоко идеологический и даже политический конфликт между философией индивидуализма и философией пролетарского коллективизма. Главный лесовод Петр Вершинин как «теоретик» индивидуализма противопоставлен в романе Бережнову, секретарю парткома леспромхоза Алексею Горбатову, лесоводу Сотину, бригадиру Семену Коробову, комсомольцу Ванюшке Сорокину. Может сложится впечатление, что сам Вершинин одинок в романе, но это отнюдь не так. Если он и одинок, то лишь как «теоретик», практическое же преломление его философии находит откровенную поддержку и в активных, и в пассивных противниках нового строя. Сторонниками «кабинетного мыслителя» (по выражению Алексея Горбатова) Вершинина оказываются самые отпетые подонки и негодяи, такие, как политический и уголовный убийца Пронька Жиган, выступающий с оружием в руках против Советской власти, возчик Самоквасов и махровая мещанка Параня Подсосова, подрывающая основы нового государства не явными, но скрытыми, и оттого еще более опасными и живучими методами — разлагая мораль, отравляя нравственную атмосферу общества.

Любопытно, что сам Вершинин к своим практическим «двойникам» относится брезгливо и свысока. Так, о Паране Подсосовой он говорит: «мелкий человек, обыватель, мещанка, ей — десять тысяч лет», Жигана он считает «инфузорией» и «негодяем». Что верно, то верно. Но дело в том, что сама «теория» Вершинина, в конечном итоге благословляющая на «борьбу за жизнь» тех же обывателей и негодяев, стара не менее, чем обитающая в мире «десять тысяч лет» Параня. Следователь, прибывший в поселок Вьяс для расследования убийства Горбатова и самоубийства Вершинина, в ответ на замечание Бережнова о том, что главный лесовод был «субъективно честен» произносит очень важные для понимания идейного смысла романа и в некотором отношении даже вещие слова: «Субъективно честен… Но это лишь небольшая часть существа дела. Вопрос с ним обстоит гораздо сложнее… Он стремился постигнуть мир от корня до вершины, — а это не простая вещь. Она оказалась ему не под силу… Его идеи подлежат суровой критической оценке, но для того надо… сугубо серьезно разобраться… Тут есть то, с чем надо упорно и долго воевать…»

Индивидуалистическая психология, складывавшаяся на протяжении многих сотен лет существования человека в классовом обществе, жива, как мы знаем, и по сей день. Задача упорной и долгой борьбы с ней не снята с повестки дня и сегодня. Если говорить о ее практических модификациях, то в эпоху научно-технической революции она приобрела формы приобретательства и суперменства, вещизма и равнодушия к общественным вопросам бытия. Именно с такими ее проявлениями борются современные писатели, создавая образы индивидуалистов, — Гога Герцев в «Царь-рыбе» В. Астафьева, Сабитжан в «Буранном полустанке» Ч. Айтматова, Рыбак в «Сотникове» В. Быкова, Илья Рамзин в «Выборе» Ю. Бондарева…

Тревога А. Патреева, о которой он поведал читателю еще в начале 30-х годов (и в чем его роман смыкался с лучшими произведениями советской литературы тех лет, например, с «Дорогой на океан» Л. Леонова), имеет не частное, а общественное значение. Так в чем же суть концепции тридцатидвухлетнего инженера-лесовода Петра Вершинина? В чем, так сказать, конкретное проявление старой, как мир, философии индивидуализма? Попробуем разобраться в ней, как советует сам автор, «сугубо серьезно».

«Для меня, — признается Вершинин своей сестре Юлии, — теоретическая, научная истина — самоцель. Чистое знание ради знания». Уже здесь заложено глубокое противоречие, и состоит оно не только в том, что чисто «теоретической» истины не существует, что всякая истина конкретна, но и в том, что свое «чистое знание», свою «научную» систему Вершинин возводит на основе непосредственного, практического опыта. Недаром он упорно повторяет: «я — не мечтатель, не романтик», «я — производственник», «я инженер, лесовод, я произвожу товар, нужный стране», «В твоем представлении лес — это лирика. Так вот: из лирики мы делаем шпалу». Как же, такой, казалось бы, сугубо прагматический взгляд, согласуется с якобы «бескорыстным» теоретизированием Вершинина? Оказывается, не так уж сложно. Изучая законы природы как лесовод, Вершинин приходит к такому выводу: «Сосна воевала с сосной, ель нападала на березы и сосны, — так в общей ожесточенной драке растет, умирает и снова поднимается лес, густой и плотный». Автоматически перенося законы биологического выживания (разумеется, здесь фигурирует и Дарвин) на социальные отношения людей, Вершинин закономерно приходит к следующему умозаключению, на сей раз цитате из древнейших источников: «Жизнь — война. В этом — наука для всех».

Тут уж недалеко и до глобального пессимизма, до абсолютного неверия в человека и до презрения к нему, ибо «жизнь, — полагает Вершинин, — одинакова при любом социальном строе».

Вульгарный материализм — философская основа индивидуализма Вершинина, который не может и не хочет понять, что в своей концепции социального бытия он опирается не на бессознательную природу, а на сознательную волю воинствующего мещанина, желающего выжить во что бы то ни стало и любой ценой. Вершинин полагает, что Параня Подсосова и ей подобные — неопровержимое подтверждение его теории, в то время как Параня, по справедливому «приговору» Алексея Горбатова, «живое воплощение этой системы», «практик», а Вершинин — «ее философ-теоретик». Но — увы! Не только «философ» и не только «теоретик», не случайно чуткая Юля прямо говорит своему старшему брату: «твоя жизнь, поведение даже в мелочах совпадает с твоей теорией».