Александр Патреев - Инженеры

Извинившись, что явилась не вовремя, она стояла у порога и не решалась сказать о причине своего вынужденного прихода, хотела сейчас же уйти, чтобы не мешать ему.

— Хорошо, что пришли, — сказал он обычным тоном, на мгновенье оторвавшись от стола. — Я — один, и не справляюсь… а много срочных… у нас новая мера времени — приходится спешить. Давайте поработаем вместе. Садитесь. — Но тут же поднялся, подошел к ней, пожал руку, точно они не виделись нынче, потом придвинул стул ближе к своему креслу.

Изба — о двух окнах, задернутых ситцевыми занавесками, с пустой полкой в углу, где недавно жили иконы; вдоль стены — простая железная кровать с серым солдатским одеялом, с помятой подушкой, и сам он, одетый по-домашнему — в сатиновой кремовой рубашке, с расстегнутым воротом, подпоясанный черным пояском с кистями на бедре, — походил скорее на молодого деревенского учителя. Но два телефона на столе, тугой портфель и масса бумаг — лишний раз напомнили ей о большой работе, которой он был завален; она заполняла даже и эту комнату, куда он приходил, чтобы уснуть после длинного утомительного дня.

Лампа коптила, он вывернул побольше фитиль, но света не прибавилось — требовалось подлить керосина. На его зов появилась из передней избы хозяйка и унесла с собой лампу, чтобы заправить ее. Так, минуты три они просидели в потемках; он — на своей постели, Мария — за столом, не проронив ни слова.

— Кажется, дождь, — с приятным удивлением сказал инженер. — Слышите? — По железной крыше тихим шорохом шумел дождь. — Я люблю слушать… мягкий такой, уютный шум… правда?.. и никуда не хочется ехать. У вас бывает так?..

Она не нашлась что ответить. Но после всего, чем переволновалась нынче, ей действительно уютным показались и этот негромкий шум дождя, и эта простая комната, чуточку напоминавшая ей избу в деревне.

— Берите бумаги, мою ручку. Сперва перепишите вот это. — Он говорил уже быстро, словно чертил пунктиром.

Мария неохотно принималась за работу и думала о том, как ей теперь, в дождь, добраться домой… и зонта нет, и пальто не захватила, да и не близко отсюда до барака, — одной страшно идти полем…

Было тесно сидеть двоим за одним столом, и чтобы не касаться инженера левым локтем, она положила на стол только кисть руки.

— Вам неудобно? — заметил он и отодвинулся. — Ну-ну, приступайте… На днях вам отличную машинку достану. Учитесь печатать — это быстрее и легче. Скоро начнем богатеть… видите: уже телефонами обзавелся.

В домашней обстановке он был разговорчивее, а всякое, даже незначительное, приобретение радовало его, как удача.

В тон ему Олейникова пошутила, что при его работе этих — старой системы — аппаратов хватит ему не надолго.

— Нас бы с вами надольше хватило, а это… легко сменить.

Один телефон стоял перед ней, и когда Борис Сергеевич потянулся к нему, Мария предупредительно подала трубку.

Газетка, спрятанная за ее спину, в этот момент упала на пол, инженер поднял ее, повертел в руке и, положив на прежнее место, потрогал пальцами на ощупь, точно интересовался качеством бумаги. Мария сделала вид, что не замечает этого, а сама чувствовала, — кровь приливает к щекам… Как глупо сделала она, что по дороге не бросила газету.

Дынников говорил с Колывановым, который завтра уезжал в Москву: он сообщил ему об итогах работы на площадке за день… в полдень пришло десять (из восьмидесяти шести) платформ круглого леса, — но этим не заткнешь пробоины. Остальные вагоны где-то за Вяткой. Главные партии леса придут не раньше девятого числа. Бетономешалки и гравиемойки, которыми надеялись подкрепить ослабевший фронт, доползли только до Владимира… Буксы сгорели, и вагоны пришлось отцепить. Большая часть транспортеров застряла в пути, и необходимо завтра же, с первым поездом послать людей на розыск. Сто вагонов силикатного кирпича по ошибке загнали химическому заводу, — их следовало срочно выручить из плена. Пятнадцать вагонов шпал ночуют на левом берегу реки: паром сломался. Гнать шпалы обходным путем, через Москву — задержка на тридцать дней. У НКПС на складах есть запасы… надо добиться разрешения…

— Вы, может быть, зайдете туда?.. Да, не важно: в самый разгар работы мы остаемся без леса… Выхода? — Никакого… Единственное, чем можно спасти положение, это — плоты на рейде… Да, чужие… Тресту механического транспорта — нашему «дружку»… помните? Штальмер тоже советует взять… Что будешь делать?.. Завод важнее. В самом деле, не завернуть ли их на «наш двор»? а? Тогда с утра же и начнем выкатывать…

Олейникова испугалась за Бориса Сергеевича, который, по ее мнению, рисковал очень многим… Могут произойти большие неприятности, тем более, что враги его не пропустят этого и используют в своих целях. Она хотела предупредить его, остановить, но не решилась. С настороженным любопытством она слушала устойчивый, негромкий голос начальника, и все, что услышала Мария, было настолько важно и серьезно, что личное дело, пригнавшее ее сюда, быстро обмельчало и казалось теперь совсем ничтожной царапиной, с чем стыдно идти к врачу.

А Дынников уже улыбался, но это относилось не к ней, а к другому человеку, кто слушал инженера через мглу ночи и незатихающий плеск дождя:

— Серго Орджоникидзе вы, конечно, увидите?.. Да, это уже из области чувств… поблагодарите его: рельсы, обещанные им, поступили на площадку сегодня в шесть часов — на трое суток раньше срока…

В заключение он пожелал Матвею спокойной ночи, хотя и знал, что спать ему тоже некогда.

Мария углубилась в работу, переписывая письма, отношения — то сухо деловые и краткие, то необыкновенно строгие и требовательные, с решительной угрозой, то дипломатично вежливые, то пространные и убедительные, с горячей просьбой, то лукавые, то простодушные и милые, — и трудно было поверить, что писал их один и тот же человек, сидящий с ней рядом. Они ни в коей степени не разрушали сложившегося у ней представления о нем, но раскрывали новые черты в его характере. Она все ближе и лучше узнавала его… Он был центровой точкой, вокруг которой разрасталась эта огромная по масштабу и лихорадочная по темпам работа, захватившая в свою орбиту и Марию Олейникову.

Он наготовил много черновиков, написанных косым, твердым и малоразборчивым почерком (но она привыкла к нему) и придвинул по столу к ней, спросив просто:

— А чаю хотите?.. с ним лучше работается…

— Нет, спасибо.

— «Не до этого, мол, когда…» — он запнулся и, взглянув на нее пристально, с откровенной, чуть насмешливой улыбкой, которая не обижала, а, наоборот, выражала участие и обещание поддержки, спросил:

— Вы, конечно, поплакали сегодня?.. Да?..

— Но это же безобразие, Борис Сергеевич!.. Клевета… Вы знаете, как было дело. — В ней опять вскипела бессильная обида. — Я не заслужила такого бесчестья… Я лучше уйду. — Она крепилась, но голосом владела плохо: — Да, я лучше уйду от вас, — повторила она. — Мне там спокойнее.