Виктор Лихоносов - Люблю тебя светло [сборник]

Кажется, он вышел, едва стихло, загремел по крылечку ведром; кажется, сказал что-то удивленно про ночь и стал близко; потом они растерялись, и тогда она, кажется, спросила, откуда он приехал и долго ли будет здесь, и он назвал Москву и какое-то число, а она еще раз обрадовалась, увидев его крупную голову, полуосвещенную светлой дверью, какой он простой, славный и как мало похож на артистов с открыток; и кажется, он подавал ей воду в ведре, придерживая ее голову ладонью, а она вздрагивала, захлебывалась и в тайности чего-то ждала.

И зато со всей ясностью запомнила она, как, напившись, придавилась к стойке и, горячея, опуская глаза, раскрыла ему свои холодные губы, сию же минуту подумала: «А Лешка?»

В тот вечер Лешка заночевал в поле.

Он приехал наутро запастись частями для косилки, отметиться в военном столе и заодно повидать свою Липу.

В полдень он постучал к ней, никто не ответил, и он вошел тогда без спросу, застал ее в постели.

— Дежурила, что ли? — удивился он.

— Дежурила, — сказала она и отвернулась. — А ты чего лысый?

— Так, для смеху.

— Дурной. Голова и так двухголовая.

Лешка успел где-то выпить, был весел, походил от кровати к столу, потрогал газеты и сел на краешек кровати, полез обниматься.

— Та-ак, значит. Муж приехал, а жена дрыхнет, ни о чем не думает?

— Ты, Лешка, когда подопьешь, прямо такое мелешь, аж слушать не хочется.

— А что, не так разве?

— Не знаю. Ничего не зна-аю, — тяжело сказала она.

Он встал и опять прошелся вдоль комнаты.

— Говорят, артисты уже в клубе выступали?

— Выступали.

— Что ж они там? Показывали, как они умеют выбражать?

— Рассказывали, как роли играют, как недосыпают.

— Пьют, что ли?

— Ну тебя! Тебе скажи, так ты вечно обсмеешь.

— Москвичи, одно слово, — сказал Лешка беззлобно. — Одна вон, что у Брылихи столуется, говорила: «Ой, скорей бы кончилось наше кино. Во сне вижу пятый этаж. У нас и в ванной, и в туалете такая чистота, что чай пить можно».

— А я им завидую.

— Дак кому что. В поле чище, чем в туалете. Вставай, чего нам чужая жизнь, пройдемся, да ехать надо.

Вечером она провожала его в бригаду. Ехали на Лешкином мотоцикле. Липа сидела сзади, обеими руками держалась за Лешку, капризно кричала в ухо:

— Леш, дурной, ну зачем ты голову побрил?

— Ха! — ухмыльнулся он. — Тебе не все равно.

— Нет, конечно. На кого ты теперь похож? В следующий раз побреешься — лучше не приходи.

— Ладно, учтем.

Вдоль лесополосы лежали тени. Где-то далеко стучала косилка.

— Где ты вчера была? — спросил Лешка.

— Где? — переспросила Липа и подумала, сказать или нет. — Где была, там нет, — ответила она и вспомнила вчерашний вечер.

Она скоро вчера опомнилась, протрезвела и вырвалась домой, даже не далась проводить. «Интересно, — покаянно рассуждала она утром, — вот ведь как все в жизни бывает, кто бы мог подумать. Рассказать подругам — не поверят: что ты, скажут, ты ли это? А он за кого меня посчитал? Так и думает, наверно, что я такая и есть, а я вовсе не виновата, как-то само вышло. Нет, вру, виновата, конечно. Утром так стыдно было открывать глаза и помнить вчерашнее, думать, что Лешка, бедный, спал там в поле и ничего не знал. Даже в магазин боязно было идти: казалось, всем уже известно, что она спуталась с артистом. А вдруг и с Лешкой бывало такое? — с ревностью подумала она. — Надоест меня ждать, возьмет какую-нибудь, ту же Нюрку хотя бы, поведет за бригаду. Ой, что ж это я сделала?»

— Леш! — позвала она его и прижалась к спине. — Ты там скучаешь без меня?

— Днем некогда скучать, работа.

«Ну вот, скучает он, — обиделась она и ослабила руки. — Гляди, заскучают они тебе. Какие все-таки мужики».

— Днем что! — кричал Лешка. — Днем еще ничего. А вечерком иногда думаешь: где она там, зараза, пропадает, нет чтобы пришлепать.

— Мол, задружила, да?

— Я задружу, пожалуй, — гордо постращал Лешка…

— А что б ты сделал, если бы сказали, что я с кем-то пошла?

— Я-то? Ничего. Я б и тебе, и ему морду набил.

— А он-то при чем?

— При том. Что это ты сегодня разговорилась?

— А что мне, и пошутить нельзя?

За стогами они стали. До бригады еще далеко, и, если бы завтра не работа на молоканке, она бы не слезла, поехала бы с ним и осталась там денька на два.

Солнце только-только опустилось. Кругом никого, одни копны, кусты, дорожки, тишина. Как это хорошо, когда есть кого провожать, есть кому увезти тебя за деревню, есть с кем бежать в ригу и бояться, что кто-нибудь видит, и все-таки утешаться, что никого нет на свете, кроме двоих. Скоро пройдет лето, все пожелтеет, черными в дожди покажутся поля из окошка, и некого тогда будет ни встречать, ни провожать.

Лешка уезжал в бригаду на целую неделю.

«А там ему и в армию», — со страхом вспомнила Липа и припала к нему.

— Что ты?

— Ветер дует. Что тебе в военном столе сказали? Когда тебе?

— Скоро. А что?

— Ничего, — вздохнула она.

У нее стало нехорошо на душе. «А как же я? — загрустила она, чуть не плача. — Ни девка, ни баба. И я молчу, и он не догадывается. Уедет, а ты жди тут, думай что хочешь. Когда это он вернется. Да это еще ничего, можно вытерпеть — не испортился бы там, завлекет какая-нибудь выдра, что я буду делать?»

— Давай поженимся, — сказал Лешка, догадавшись.

— Давай! — согласно кивнула она и благодарно прилипла к нему, зацеловала в лицо.

— Ты боялась, да? Ну скажи, что ты думала?

— Сама не знаю, — неопределенно сказала она.

— Ну думала ведь? А, все они такие, да?

— Нет, такого я не думала, — сказала Липа.

Губы у него шершавые, теплые, и ей не хочется расставаться, блуждать в темноте по полю. Он видит это, но говорит:

— Не побоишься одна?

— То ли маленькая. А ты уже и гонишь?

— О-ой бабы, ну бабы! Брось ты думать!

— Ладно, я уже не думаю.

Что бы она ни сделала сейчас, чего бы ни наговорила ему! Как бы она обняла его дома, и утром бы жалела будить его, и любила бы еще пуще, чем сейчас, да и сейчас как она любит его, уже тоскует, расставаясь с ним на неделю! И она прижимается к нему, сердце ее слабеет, бьется и бьется у Лешкиной груди.

— Уже пойдешь? — говорит он, обнимаясь.

— Постоим еще.

— В субботу приходи.

— Ладно.

— Только брось думать.

— Уже все.

— Иди, темно.

— Да я всегда поспею, — говорит она и, отставая, идет за Лешкой.

Он перекатывает мотоцикл через мостик, тащит его на гору, заводит и уезжает.

«Вот так скоро и совсем уедет», — думает она и поворачивается назад. Она все думает, и идти ей не боязно.

В бригаду она ходила частенько.

В субботу надевала чистое платье, подводила свои невыщипанные брови и отправлялась после обеда на полевой стан. Шла не спеша, добиралась как раз с сумерками, на стане уже было оживление. Плескались у бочки трактористы, повара нарезали хлеб и потом долго вечеряли, курили и болтали. Парни расходились по девчатам, по их комнатам в летней времянке с топчанами и осенним сором на полу, а некоторые уходили в соседний хутор в кино и возвращались к утренней дойке, когда девки и бабы споро садились под коров, а полуночники шарили по кастрюлям, скрипели дверью и откидывались вздремнуть на постель. Со двора слышались шлепки женских ладошек и покрикиванья: «Манька, Зорька, Рябка, повернись, повернись же!»