Виктор Лихоносов - Люблю тебя светло [сборник]

— Олежка, друг! — обнимал его режиссер. — Ни с чем не посчитаюсь! Надо, надо сделать! Ты верно тогда сказал: Юля не чувствует главного. А ведь без героини фильма не будет.

Олег тоже полюбил его, мягкого, строгого к себе, нравилась ему манера режиссера — работать не спеша, бережно храня в душе свои соображения о жизни и выражая их в каждом кадре. Юля, на которую он жаловался, была миловидна и талантлива, но не умела думать и плохо схватывала что-то высшее, уже найденное режиссером. Она была прекрасна, пока молчала. Но в трудных эпизодах или даже на встрече со зрителями она казалась бездарной. Светловолосая, слегка высокомерная перед публикой, она на последней встрече просто опозорила группу. «Мы очень волнуемся перед встречей с вами, нашими зрителями, — слышал ее режиссер и рукой закрывал лицо, — это такая радость и такая ответственность. Мы только что снимали трудные эпизоды и очень устали. Нам нравится здесь, у вас такая природа, такие люди, и нам не хочется уезжать отсюда… Чтобы вы имели понятие о работе киноактера, я расскажу вам, например, о сегодняшней съемке. Мне нужно было залезть на лошадь…»

Было стыдно.

«Да-а, — грустно думал Олег, сидя рядом, — да-а, — думал он в самолете, несшем его на Волгу, в старый городок, — эти люди нас вознесли, и мы уже кажемся себе не от мира сего. Уже п о з в о л я е м себе. Как будто нечего нам рассказать им. Ах, интересно-то как, она с лошади падала, потом снова садилась и не попадала в стремя! Сволочи мы», — ругался он и долго не отходил от вчерашнего вечера, даже с актерами в театре встретился как-то холодно, без традиционных опять-таки актерских поцелуев.

Шли последние спектакли. Отыграв, он садился на трамвай и ехал на окраину, купался в полуночной Волге, глядел в тишине на косо и тесно толпящиеся домишки у берега, на заречные дальние поляны. «К отцу бы съездить», — думал он, возвращаясь пешком в гостиницу, и вспоминал Урал, артистическую славу отца, семейную любовь к Бажову. Он давно мечтал пожить месяц-два в полях, возле речки, почитать наконец вместо сценариев и пьес любимые книги, затеряться, слать оттуда письма, друзьям, и мечты его не сбывались из-за бесконечных соблазнительных предложений кинорежиссера. После училища он еще ни разу не получал отпуска.

В день отъезда он играл с подъемом. В антрактах, закурив, расставлял шахматы, справлялся о ночном рейсе «АН-10». В половине одиннадцатого разгримировался, переоделся и, попрощавшись с рабочими сцены, вышел через служебную дверь.

«А-а, — сказал он себе, вспомнив записку, полученную после первого действия. — Я и забыл».

Под тополем стояла симпатичная девушка. По тому, как она опустила сумочку, растерянно отвернулась, он понял, что это действительно она.

— Так это вы? — спросил он, подходя. — Это вы мне писали?

Он представил, как она писала, думала, с кем передать, подходила в антрактах к большому зеркалу в фойе, еще раз убеждалась, что все в ней хорошо, она понравится. И потом ждала здесь.

— Нет, подруга, — сказала она.

— А где же она?

— Ушла.

— А вас как зовут?

— Ира.

— Тоже Ира?

— Тоже.

— Может, эта подруга вы и есть?

— Может.

«Какая ерунда», — подумал он.

— Ну пойдемте, — сказал он, сам не зная, что с ней теперь делать.

Случай иногда сводил его с женщинами, и едва они узнавали его, едва привыкали, сразу же подстраивались под его вкусы, уже начинали любить — воистину или притворно? — то, что любил он, иногда проникаться его ощущением, мечтать, грустить, хотеть уже чего-то большего.

— Мне на аэродром, — сказал Олег.

Она пошла вперед, медленно переставляя ноги, как бы показывая себя, желая понравиться. До автобуса они шли молча.

Он не привык, подобно другим, использовать положение киноактера в любовных целях. Знакомясь, он, если его не узнавали, представлялся то учителем, то инженером, как бы проверяя тем самым, чего же он стоит без имени. Девушка была из Москвы. Он молчал, пора было прощаться с ней, оставить и не оскорбить, потому что она, может, и не из тех, кто легко дает номер своего телефона.

— Ну вот, — сказала она, осмелев. — Кажется, столько не виделись, а поговорить и не о чем.

Шутка ей удалась. Вовремя и подать ей руку. Он не спросил ее адрес в Москве, ничего не пообещал, и она поняла, застыла, немножко растерянная, и стало заметно, что она скромная, впечатлительная девчонка.

— Счастливо оставаться, — сказал Олег.

Через час он сидел в салоне самолета.

Прощаясь в окно с окраинами города, он еще раз вспомнил странную девочку и задумался о себе, о том, как будет жить дальше, и мало-помалу размечтался о той, которой еще нет, но могла быть, которая звала бы его в Москву, чтобы обнять на вокзале, в метро и в квартире.

С аэродрома в деревню он ехал в пустом заказном автобусе, посланном за партией призывников.

В деревне на площади стояло еще четыре автобуса; кое-где уже собиралась публика, играл баян и всхлипывали девчата.

Улицы оживились, как в воскресенье или в праздник. Среди ряженых, пьяных, галдящих и ахающих под гармонь легко отличать его и ее. Он будто безразличен, спокоен, она, уже натанцевавшись, наговорившись с ним в углу, идет наедине со своими мыслями, крепится, но чье-нибудь неосторожное слово или вид автобуса снова растревожат ее.

За магазином его поймала Шарониха.

— Зятек! — обрадовалась она и стала поперек, красная, намазанная сажей, в мужском френчике. — А мы тут тебя вспоминаем. Где зять, где зять? — Она подхватила его под руку и потащила в ограду соседского дома. — Пропили твою ухажерку, проездил. Замуж отдали. Четвертый день гуляем, за меня люди корову доят.

— Какую ухажерку? — спросил Олег.

— Хо-о! Миленький. С какой ты на крылечке топтался? Хе-хе, я сплю и все вижу. В деревне ни одно кино мимо меня не пройдет.

Они вошли — была как раз пляска, кто-то, высоко подняв четверть с вином, топал в середине и пел частушки, а вокруг него горячо подрагивали хмельные девчата.

— О-оо! — застонали в кругу, увидев Шарониху с Олегом. — Кто пришел, кто пришел! Здравствуйте, пожалуйте, садитесь!

— Начнем по новой!

— Ради такого случая — конечно!

За столом сидели Лешка и Липа. Она смутилась и не поздоровалась с Олегом.

— Я на вас обижена! — кричала Шарониха. — Почему я одна трезвая? Одна я еще не проздравляла молодых. Давай, — привалилась она к Олегу, — давай дернем. У нас есть секретный тост.

— Лешк, Лешк, — лез кто-то к жениху. — Служи там. Я по всей.

— Липка! — подмаргивала хитрая Шарониха. — Ты глянь, глянь, кого я затащила. У меня рука легкая. Вышла, а он навстречу. За тебя пьем. Ну хоть бы чокнулись, черти, поди, не чужие…

Липа покраснела и отвернулась.

— Теть, Марусь, — сказала она, — ты доболтаешься…