Виктор Лихоносов - Люблю тебя светло [сборник]

Ее уже звали несколько раз. Потом она-неожиданно увидела его у костра. Она медленно приближалась, пережитое еще томило ее, и она задерживалась, стояла сама не своя.

— Ты где была? — спросили ее, едва она присела у костра.

— О, я далеко забралась, — сказала она весело, и Костя поверил, что в темноте она никого не ждала. — Там та-ак хорошо!

Он пристально взглянул на нее. Глаза ее покорно ответили и брови дрогнули: что? что?

Никто не обратил внимания.

Наконец расселись кружком, откупорили бутылки. Вера не чокалась с Костей. Он взял гитару, побренчал, настроил и стал подыгрывать запевшим девчатам. Вера только слушала.

Потом ребята как-то ловко бросили Веру и Костю одних, удалившись с подругами по берегу. Они ощутили неловкость. Чтобы помаленьку привыкнуть, Костя развлекал ее песнями под гитару. Он пел легкие и малознакомые песни и чувствовал, как ей хорошо слушать, и молчать, и редко, чтобы он не видел, смотреть на него.

— Может, и мы поплывем? — сказал он.

— Сыграйте еще что-нибудь.

«Интересно, — подумал он, — где сейчас моя Настя, как ей живется? Жалко ее все-таки. Какие мы были вначале! И по веснам. Приятно утешать себя, что ей сейчас грустно, она кается, плачет, не может без тебя жить, а это бывает совсем не так. А может, и так, не знаю».

Они сидели долго-долго, и несколько раз находило на них то волнение, которое они пережили в начале ночи, когда искали и ожидали друг друга.

— Ти-ихо, — не сказала, а точно пропела Вера и украдкой взглянула на него. Он коснулся ее руки, и она не убрала ее.

В это время вернулись ребята.

И был еще долгий день, горячий, дремлющий. Вдали у пристани несколько раз гудел катер. Были песни, лодка, пробежка в деревню за провизией, костер, короткие сборы, желтые под закатом верхи деревни. И Вера. Весь день посторонние веселые разговоры с ней и ее редкие несмелые взгляды.

— Отчего ты такая грустная? — спросил Костя вечером, когда уже готовились к выходу на городскую пристань, — Соскучилась? Ждут?

— Да, жду-ут, — сказала она горько, с усмешкой и открыто вгляделась в него большими переживающими глазами. — Ждут, подарки готовят.

Стало трудно разговаривать дальше.

— Вера! — подошел парень. — Не правда ли, красивый мужчина?

— Что красивого… — сказала она протяжно. Костя улыбался. — Рыжий… заросший, — тоже улыбнулась, мягко подавила плечо рукой: нет, не подумай, я, конечно, шучу. Опять что-то было в ее глазах, и Костя подумал: «Зачем люди вокруг?»

Катер толкнулся о пристань, завыл, вода под кормой зашипела, и запахло дымом. У перил уже подавали веревку.

Вера прошла первой.

— Проводи ее, — подмигнул парень. — Может, что-нибудь получится.

Если бы она не обернулась наверху, как бы дожидаясь остальных, но следя только за Костей, он не решился бы догнать и отвести ее. Он так и пошел бы с ребятами, и чем дальше бы она оставалась, тем сильнее хотелось бы ее догнать. Он приблизился и сказал:

— Я провожу тебя?

— Конечно, — согласилась она. — Если не побоитесь далеко идти.

Она жила за городом. Они много шли до трамвая и молчали. Молчала она и в вагоне, устало откинувшись к окну. Кондукторша оторвала билеты, прищурилась и отошла, что-то соображая.

— Мы едем до конца?

— Что?

«Любить эти глаза, — думал Костя, — смотреть в них».

— Нет, — сказала она, — одну остановку не доезжая.

Больше он не сказал ни слова. А что было говорить? Что говорить ради приличия, когда надо уже говорить все!

У дома она ласково прощалась.

— Спасибо вам.

— Не за что.

— Все-таки спасибо. Вы так хорошо играли!

— Мы больше не увидимся?

Она неопределенно кивнула головой. Костя, не выпуская ее руки, подвинулся к ней, уже любя ее, волнуясь и тоскуя по ней.

— Не надо, — нежно сказала она, упираясь рукой. — Все было очень хорошо.

— А что с тобой?

— Разве это интересно? Не надо, пойми, все было хорошо и без этого.

Когда трамвай вернулся, Костя был на остановке один.

«Идиот я, — ругал он себя. — Что стоило заговорить ее? Но кто она, эта Вера? Чем она ненагляднее Насти, что в ней, всего-навсего обиженной на свое одиночество, мог он найти, какую долгую сказку пообещала бы ему она? Отомстить Насте за ее вздорные крики? Понравилась, что ж я? Настя?»

Он пошел к автостанции, чтобы вернуться в деревню за вещами, а утром распрощаться с этими местами навсегда.

Автобус давно ушел, а ждать утреннего было тошно.

«А! — опять загоревал Костя. — Ах, поехать, что ли, еще раз, постучать, разбудить ее? Трамваи не ходят, пешком можно…»

Под утро, засыпая на лавке, он вспомнил все хорошее, что у них было с Настей вначале жизни. Как-то после женитьбы они ночевали за городом в доме ее тетки, бакенщицы. Была поздняя осень. Вечером они собирали и жгли листья, сидели у обрыва и поздно уснули. Проснулись — на дворе легла зима: бело, морозно, тихо. И они пошли домой, в чем были вчера: она в босоножках и легком платьице, он тоже во всем легком. Впервые на юге пал такой ранний снег. Они шли по засыпанной трамвайной линии, он переносил ее в глубоких местах, и прохожие удивлялись им вслед. К себе они добрались околевшие, но было легко, согласно. Она грелась и просила посидеть рядом и что-нибудь почитать.

Вспомнив ту первую зиму, он нетерпеливо заходил по залу, смотрел на часы, курил и думал только о Насте, о том, как много хорошего они пережили тогда и сколько еще переживут, и никуда она не денется, помучается, перезлится и что-нибудь поймет. И ждать здесь автобуса без нее, трястись по проселкам и ночевать в деревне, а потом выезжать к станции, заказывать билет, все время думать о ней, а потом еще две ночи в поезде, и только потом юг, дом, она — это страшно долго!

На четвертый день он прибыл в южный город. Было три часа ночи. Еще в тамбуре он подумал, как через минуту обнимет ее на тихом перроне.

Настя не пришла. Он поставил чемодан, закурил и помахал знакомым в вагоне.

Троллейбусов не было, и он пошел пешком через город, уже злясь на нее, вспоминая ее прежней, когда он уезжал и она его не провожала. А перед домом опять все прощал ей, решил, что она спит, встречать побоялась, сейчас соскочит, увидит, кинется.

Дома висел замок, ключ лежал в углу под ведром. Значит, она все еще на море.

Счастье, что мать его жила в этом же городе. У нее, когда ссорился с женой, он часто спасался, раза два даже переносил к ней свои одежды и книги, настраивался на развод. Брат, глядя, как он страдает, подыскивал ему невесту, но Костя только злился и нарочно пораньше ложился спать. Хорошо было в старой семье, но жизнь не замирает в одной поре, мать состарится, брат женится — и с кем тогда? Настя вовсе не могла поверить, что началась у нее другая жизнь, старые цепи сковали ее с родителями, и о сестренке своей, «Заиньке», она беспокоилась больше, чем о нем. Она как будто стыдилась признавать его своим мужем. Когда приходили друзья, Настя жаловалась на Костю, на то, что он «ничего не умеет» и до ужаса осточертели его нотные листы; и потом наедине она зло молчала и не садилась вместе ужинать. В дороге, среди чужих, Костя чувствовал себя уверенней, легче, и казалось: еще немного — и наполнят его душу светлые звуки… Неужели он их недостоин?..