Константин Лордкипанидзе - Избранное

— Варден Александрович, — сказал он однажды Бакурадзе. — Я понимаю… они ваши земляки… люди они хорошие, гостеприимные, но работники, извините, никудышные. Кирку и лопату не для их рук ковал кузнец. Дорого они вам обходятся, Варден Александрович.

— Мне их руки не нужны, милый Василий Васильевич, мне их сердца нужны. А сердца дорого стоят.

Пошли в гору дела духанщика Онисе. Пришлые рабочие засиживались за столом до поздней ночи — только успевай варить хинкали и разливать вино по бутылям. А вскоре за прилавком Онисе появилась смазливая девица, в которой, к своему ужасу, Тома Джапаридзе узнал обитательницу второго этажа ахмедовского заведения. Когда девице давали чаевые, она с милой улыбкой благодарила: «мерси, котик», а пьяных крикунов строго обрывала: «потише, вы не в отдельном кабинете».

А поиски тисса упорно продолжались. Одного за другим посылал Тома Джапаридзе своих учеников и за перевал, в непроходимые дебри Нобийских лесов, и даже в предгорья Дагестана. Чтобы не привлекать внимания объездчика Варамашвили, они уходили из деревни с пустыми руками: ни одного топора, ни одной пилы. Только котомка за спиной с хлебом и сыром, да два-три пустых хурджина, — будто не в поход за тиссом они собрались, а собирать каштаны и желуди. Однажды и Майя увязалась за ними.

— Ох и бедовая ты у меня. Сломаешь где-нибудь ногу, а хромоножку замуж не возьмут, — сказал Тома.

— Не беспокойся, отец. В старых девах не останусь. Правда, Бердиа?

Юноша смущенно улыбнулся и быстро закивал головой.

— Ну, ладно, что с тобой поделаешь, иди… А ты, Бердиа, ей много воли не давай. Не забудьте заглянуть в Кори. Помню, отец говорил, что видел там одно красное дерево, такое, что резчикам и во сне не приснится.

— Я везучая, папа. Найдем. Но кто его из ущелья вытащит?

— Вы сперва найдите, а там соседи помогут. Вся деревня сейчас за нас горой стоит. Ну, с богом, идите.

Проходя мимо своего дома, Бердиа немного отстал от товарищей, вынул из кармана бубенец и громко позвонил. На крыльцо тотчас выскочила Сабедо.

— Уже идешь, сынок?

Бердиа кивнул головой.

— Цоги заходил к тебе?

— Был, — губами сказал Бердиа.

Сабедо сразу поникла. Со всеми попрощался Цоги, — и с Шуко, и с Антаем, и с братом, а мне и слова не сказал, ушел, побоялся, что слезами его удержу.

— Господи, верни мне моего сына, — прошептала она и, кажется, впервые забыла вынести младшему кусок любимого пирога на дорогу.

…Было уже за полдень, когда резчики подошли к перевалу. Верхушки деревьев качались от могучих невидимых взрывов. С приближением лета работы по строительству дороги развернулись вовсю. Даже самые старые орбельцы ходили к перевалу поглядеть, как люди рушат скалы, перекидывают огромные бревна через бурные потоки, стремясь соединить то, что сам бог разъединил, — соединить людей гор с людьми долин, горные тропы с большой дорогой.

На поваленном дереве сидел Бакурадзе. Перед ним на пеньке лежала развернутая карта. Увидев инженера, Майя как-то растерялась, спряталась за плечо Бердиа и тут же одним, почти неуловимым движением прошлась рукавом по мокрой от пота шее, поправила выбившиеся из-под шапочки волосы…

Бердиа внимательно посмотрел на Майю. Вся она как-то натянулась словно струна. Но почему? Ведь только что еще весело балагурила с ребятами и вдруг неузнаваемо притихла. Постеснялась чужих людей? Но она не из робких. И на людях глаза не прячет… Но сколько Бердиа ни ломал голову, он не нашел ответа на этот вопрос. И хорошее его настроение как-то сразу ушло.

Бакурадзе поднял голову.

— Здравствуйте, попрыгунья, как нога? Уже не болит?

Майя вскинула брови.

— Нога? Когда она у меня болела?

— Оставьте, барышня, я хоть и старик, но все вижу.

— Ну, тогда смотрите. Нравлюсь? — то ли от смущения это у нее вырвалось, то ли просто захотелось подразнить городского человека. Но, сказав это, она совсем уже растерялась.

— Ну и злючка вы, барышня, — ласково сказал Бакурадзе — Не надо на меня сердиться, мы еще будем друзьями. Будем?

Майя ничего не ответила. Зато Бердиа бросил на него такой взгляд, что Бакурадзе, усмехаясь, подумал: «Ревнует, дурачок».

Молодые люди догнали ушедших вперед товарищей.

Первый раз в жизни повезло Цоги.

Отчаявшись, Цоги решил принять предложение Казгирея — угнать одну из отар Гугуташвили в Дагестан. Затея была рискованной. Все пастухи братьев Гугуташвили были хорошо вооружены и не раз уже отбивали нападение скотокрадов; участвуя в таком деле, Цоги мог потерять голову, а сейчас угодил всего на два месяца в телавскую тюрьму. А случилось это так: Цоги, как было условлено, встретился с главарем шайки скотокрадов в духане Ахмеда. Когда они сидели за ужином, нагрянула полиция, она давно разыскивала Казгирея. Вместе с ним схватили и его.

Казгирея под усиленным конвоем увезли в Тифлис, а Цоги заперли в кутузку на время следствия.

Допрашивали Цоги, били, устраивали очные ставки, и хотя никакого обвинения не могли предъявить, все же держали пока за решеткой.

Все это Цоги рассказал Антаю, которому за небольшую взятку — двух баранов и кувшин водки разрешили свидание с заключенным.

— Подними голову, племянник! — подбадривал Антай. — Ты же мужчина. Я говорил со следователем — хороший он человек, сказал, что вины за тобой никакой нет, и скоро тебя домой отпустят.

— Дядя Антай, ты хочешь для меня доброе дело сделать?

— Все сделаю, Цоги. Последнего барана продам, до уездного начальника дойду. Ты только не унывай, мальчик… С человеком всякое случается.

— Никуда не нужно ходить, дядя Антай. И баранов своих не продавай. Ты только попроси своего хорошего следователя, чтобы он меня отсюда не выпускал. Пусть меня подольше в этом дворце держат!

Слова Цоги озадачили Антая. Что с парнем? Болен? Или с горя разум помутился? Люди из тюрьмы на волю рвутся, а он…

— Успокойся, Цоги, все будет хорошо.

— Не будет хорошо! Не выпускайте меня отсюда… Понял, дядя Антай? Не выпускайте. Добра от меня не ждите…

Все это Цоги сказал будто беззлобно, не повышая голоса, но от этого Антаю стало еще страшнее — он почувствовал, как под ударами судьбы ожесточилась душа этого в сущности славного и доброго человека.

Старик ушел из тюрьмы с таким подавленным видом, словно его племянника только что приговорили к смертной казни, хотя он знал, что Цоги выйдет на волю.

Отставному солдату — объездчику орбельских лесных угодий Варамашвили пришлось пережить немало страха за эту неделю. Человек не из робкого десятка — за японскую войну удостоенный солдатского Георгия, — он сейчас просто-напросто перетрусил. Потому что уже не знал, где проходит линия фронта, где друг и где враг. Один раз во время ужина чья-то пуля разбила стоявшую возле него лампу. Варамашвили сразу сообразил, что стрелявший человек не промахнулся. Не убить он его хотел, а предупредить — убирайся, мол, подобру-поздорову. Скоро Варамашвили получил второе предупреждение. Когда он объезжал кобский участок, меткий выстрел срезал над его головой ветку.