Константин Лордкипанидзе - Избранное

— А почему мы должны были лишить его права голоса?

— Как почему? Бывший князь, пьяница, бездельник! Мало тебе?

— Ну и что из того, что бывший князь, пьяница и бездельник?

— Что из того? — передразнил Аслан. — А то, что нужно разбираться в людях! Исключили же вы из списка избирателей Барнабу Саганелидзе! А Микеладзе чем лучше? Уж его-то надо было совсем выселить!..

— У Микеладзе, кроме княжеской фамилии и потертой черкески, ничего за душой нет, он против Советской власти не идет и ничем нам не вредит. А Барнаба — мироед, грабит все село. Для нас один Барнаба опаснее десятка пустоголовых бывших князьков.

— Поэтому и надо лишить его голоса, раз у него ничего нет за душой! — воскликнул Маргвеладзе. — Микеладзе не любит трудиться — вот что главное! Кто ненавидит труд — тот и есть мой враг! А Барнаба — такой же крестьянин, как и мы… все, что он имеет, нажито трудом. Чего вы от него хотите? Он — вроде меня: каждый день чуть свет уже бежит в поле. А Микеладзе даже садовой мотыги никогда в руках не держал. Убивать людей — большой грех, но, честно говоря, если б на то пошло, я снял бы этого бездельника пулей хоть с самой вершины Катисцверы!

— И мы не любим Микеладзе. Но, скажи, пожалуйста: кому и что сделал он дурного? Правда, иной раз напьется и устроит драку возле духана. Только и всего.

— Интересно у тебя выходит, Бачуа! У честного труженика отнимаете все права, а бывшим князьям — почет и уважение? Нечего сказать — хорошие вы заводите порядки! — рассердившись, Аслан поднялся и отошел.

— Барнаба не труженик, а пиявка, высасывающая кровь из народа! — крикнул ему вдогонку Бачуа.

Маргвеладзе обернулся. В его умных глазах была тоска.

— Бачуа, Бачуа! Ты еще очень молод, — медленно начал он, не сразу решившись высказать свои мысли. — Ты не знаешь сердца крестьянина, сынок! Спроси-ка ты лучше меня, кто из них пиявка-князь, у которого ничего нет за душой, или Барнаба, чей дом — полная чаша. Я не враг коммунистам, но очень уж мне не по душе, что они Барнабу Саганелидзе человеком не считают. Я день и ночь тружусь. А для чего, ты знаешь? Для того, чтобы иметь дом и хозяйство, как у Барнабы! Может, и в самом деле он — плохой сосед, только я, признаться, и радуюсь и завидую, когда вижу его породистых коров или слышу, как в поле работает его косилка… Да, да — радуюсь и завидую! Не будь у меня надежды, что и я когда-нибудь, как Барнаба, зарою под большим орехом сорокаведерные винные кувшины, жизнь моя не имела бы для меня никакой цены! А вы… — Аслан перевел дух и продолжал уже доверчивей: — Сегодня вы лишили прав Барнабу Саганелидзе — значит, завтра доберетесь и до меня! Вы мне все дороги закрываете, не даете мне богатеть!

— Чужим трудом богатеть? — вставил Бачуа.

Маргвеладзе нетерпеливо замотал седой головой, голос его зазвучал сердито:

— Я уже и не знаю, что делать завтра! Покойный мой отец десять раз на дню говорил мне: «Помни, сынок: всякий раз, как входишь к себе во двор — принеси с собой хоть прутик». Вот и я собираю всю жизнь эти прутики, чтобы сплести из них хорошую, крепкую ограду для своего двора.

— Чужими руками? — снова вставил Бачуа.

— Что ты заладил: чужими руками да чужими руками! — взвился Аслан. — По-твоему, взять на два-три дня себе в помощь соседа или дать, христа ради, работу захожему свану — это грабить народ?

Бачуа так и не успел ему ответить — Аслан вскочил на паром и затерялся в толпе крестьян.

— Что это с ним? — крикнул с арбы Кирилл Микадзе.

Бачуа передал ему весь свой разговор с Маргвеладзе.

— Понятно. Бедняк, значит, и должен оставаться бедняком? Выходит, что мне уже ничего не поможет? А в общем-то это даже хорошо: не буду бояться, что угожу в лишенцы, — попытался пошутить Кирилл, но голос его звучал не очень-то весело.

— Кто тебе сказал такую ерунду? — возмутился Бачуа. — Мы тоже должны стать зажиточными. Но Барнаба для нас не пример. Мы должны идти к зажиточной жизни коллективным путем.

— А что это за коллективный путь?

— Я и сам хорошо не знаю, — признался Бачуа. — Вот приходи завтра вечером к Тарасию — там все узнаешь.

Когда все переправились через реку, Тарасий распределил работу. Стариков послал за прутьями. Молодые разделись, полезли в воду и стали разбирать поврежденную дамбу. Для вязки фашин выделили известных мастеров этого дела.

— А где Маргвеладзе? — спросил Тарасий.

Аслан стоял на пароме и задумчиво смотрел в воду.

— Аслан! — позвал его Тарасий. — Прошу тебя следить за арбами. Присматривай, чтобы полней нагружали да быстро возвращались, а то ведь я их знаю — на каждый конец уйдет по полдня. Понял, Аслан?

— Ничего я не понял! — зло крикнул в ответ Маргвеладзе. — Отстаньте вы от меня! Не связывайте по рукам и ногам, не отнимайте надежды на завтрашний день. Так можно с ума сойти! Подумайте, что вы говорите! Не наживай, мол, добра — иначе угодишь в лишенцы. Да как же я буду запрягать завтра быков в арбу? Как я теперь буду пахать землю? Как сеять?.. Постой! — кинулся он к паромщику, схватился за весло, отвел паром к другому берегу и спрыгнул на землю.

— Аслан! Погоди! Что с тобой? — закричал ему вслед Тарасий.

Но Маргвеладзе, не оглянувшись, припустил так, словно за ним гнались с ружьем.

В поле убирают кукурузу. Мальчики и девочки собирают фасоль, таскают к арбам огромные белые тыквы. Старики бродят, роются в холмиках кукурузных початков, отбирая на семена самые лучшие, с белыми крупными, как зубы молодых лошадей, зернами.

Дофина помогает тетке.

— Все молочные початки — мне, хорошо? — просит она старуху и то и дело пробует зерна ногтями.

Тетка сердится:

— Все расковыряла, егоза! Не видишь, что ли, — зерна твердые как камень!

…Ах, был бы жив отец Дофины! Тогда и они сняли бы хороший урожай и в долгие зимние вечера варили бы тыкву!

— Дофина! Эй, Дофина!

С проселка в поле свернул всадник, остановился неподалеку.

— Барнаба тебя зовет, очнись! — и тетка запустила в девочку початком.

Дофина вскочила.

— Где твоя мать?

— На нашем поле, дядя Барнаба.

— Початки собрали?

— Собрали. Меки срезает стебли.

Барнаба с утра объезжал арендованные поля. Он побаивался, как бы такие нуждающиеся издольщики, как Марта, до дележа урожая не укрыли бы где-нибудь в траве охапку кукурузы. Поле Марты Гордадзе тут же — через дорогу. Но Барнаба спешился и пошел туда не напрямик, а по излучинам реки, чтобы появиться перед работником неожиданно. Такую привычку Барнаба приобрел еще в детстве. Когда ему было двенадцать лет, отец научил его приглядывать за работниками.

— Ну-ка сбегай, посмотри, что они там делают! — говорил, выставляя мальчика за калитку.

Маленький Барнаба изобретал десятки уловок, чтобы лучше выполнить отцовское поручение. Он подкрадывался к работникам тихо и осторожно, и от ползанья по земле колени и локти у него вечно были в грязи. Стоило работнику остановиться, выпрямиться, чтобы стереть пот, — обрадованный Барнаба уже мчался домой сказать об этом отцу. Ябедником он был отчаянным, самозабвенным — соседи не зря называли его змеенышем. Барнаба очень скоро наловчился подглядывать и привык к доносам. Он уже обходился без поучений отца. Как хорошо натасканная собака, он ходил на охоту для собственного удовольствия. Мальчику нравилось, что одно его появление наводит страх на взрослых, сильных людей.