Ян Винецкий - Человек идет в гору

— Давно бы так, — облегченно вздохнула Анна. — Теперь душевые. Они тесны, водопроводная система запущена.

— Знаю. Мы проектируем новые душевые по последнему слову…

— Журавль в небе! — усмехнулась Анна. — Вы нам пока, Александр Иванович, дайте синицу в руки… отремонтируйте старые душевые. Даю вам пятнадцать дней сроку.

— Помилуйте, Анна Сергеевна! Не уложимся…

— Сумейте уложиться. И торопитесь! А не то я вызову госсанинспекцию и вам не миновать штрафа.

— Ой-ой-ой, — закачал гладко выбритой головой Солнцев и внес новую запись в блокнот. — Все? Или казнь египетская еще не кончилась?

— Нет, — проговорила Анна и края ее рта запрыгали от плохо сдерживаемой улыбки. — Вы почему не явились на прививку, Александр Иванович?

Солнцев побледнел.

— Я… мне было некогда. И потом сердце…

— Сердце я ваше знаю. Раздевайтесь!

— Анна Сергеевна… — взмолился Солнцев.

— Никаких разговоров! — Анна открыла дверь в приемную, позвала ожидавшую там медицинскую сестру. — Надя, сделайте главному инженеру прививку.

Солнцев, понурив голову, стал раздеваться…

Весна шла в обнимку с ласковым ветром, рассеянно бросала через плечо пустые ветки сирени и ландыша, разливисто смеялась и пела, веселя всех, кто ни попадался навстречу. Зеленокудрые чистые березки раздумчиво гляделись в зеркало пруда.

Ветер созорничал — нагнал волну, и в пруде, избоченясь, заплясали березки.

Смешно стало иволге; взвизгнув, тоненько засмеялась она, и вслед за нею дружно расхохотались глухари.

Небо обрядилось перламутром зари и казалось, что, перебирая лады стозвонной гармони, привечает весну природа.

В палисадах, в белых платьях стояли душистые черемухи, лукаво и беспокойно поглядывали через плетень на молодых стройных кленов, что собрались у моста тесной толпой, будто сговариваясь о гулянке.

Низко свесившись над рекой, мыли свои длинные косы тихие ивы…

Глеб сидел в машине рядом с Наташей и ему почудилось, что даже мотор поет что-то невыразимо веселое и праздничное…

— Скоро ли? — нетерпеливо спросила Наташа. Ветка черемухи кокетливо белела в ее густых темных волосах.

— Вон, за косогором, — ответил Глеб.

У серебристой ленты реки виднелось деревянное, на сваях, здание Рыбаковской ГЭС.

На грузовиках началось оживление. Участники струнного оркестра потянулись за гитарами, мандолинами и балалайками. Редколлегия во главе с Яшей Зайцевым, держа кто лист ватмана, кто кисточки и краски, готовилась тут же, на празднестве, выпустить номер «Резца». Девушки приосанивались, поправляли волосы, в последний раз окидывали придирчивым взглядам свои нарядные платья.

На крутом берегу Шайтанки, впереди цветистой толпы, стояли Потап Дмитриевич, дед Никифор, Саня Коноплев, Танюшка. Весь колхоз высыпал встречать дорогих гостей.

Обгоняя грузовики с молодежью, проскочили эмки Чардынцева и Бакшанова.

Вечерело. Малиновые сполохи зари, остывая, подернулись сиреневой дымкой. Густой синью отливали за лугами перелески и неслышно, огородами, подбирались робкие тени.

Торопя ночь, показалась первая звезда.

Все остались стоять на берегу, а Саня Коноплев и Чардынцев по лесенке поднялись в помещение ГЭС.

В светлой, чисто выбеленной комнате сверкал приборами мраморный щит управления. Рядом на столе лежал вахтенный журнал с краткой записью:

«24 мая, 19 часов 30 минут — открытие станции. Дежурный электромонтер Коноплев».

Саня показал Чардынцеву на рубильник, который следовало включить.

— Все готово? — спросил Чардынцев.

— Все, Алексей Степаныч. Вчера были испытания. Инспектор Госэнергонадзора принял станцию, — четко ответил Саня, но прилипшая к чистому лбу кудрявая прядь волос и тревожная тень в глазах выдавали его волнение.

Чардынцев сдержал желание крепко обнять этого парня и тихо промолвив «В добрый час!» — включил рубильник.

Под полом глухо зашумела вода. Отвечая на звонкую запевку генератора, низко басила турбина.

На холме в домах и на улицах села загорелись огни.

Вспыхнули десятки лампочек в круглой, как девичий хоровод, березовой рощице, освещая длинные, празднично накрытые столы.

— Прошу, дорогие товарищи! — пригласил всех в рощу Потап Дмитриевич. Аккуратно подстриженный, смуглый, в новом синем костюме, он выглядел молодым, едва перевалившим за сорок.

На столах, среди букетов ярких полевых цветов, на белых блюдах темнели жареные гуси и поросята, гурьбились графины с пивом и желтые жбаны с янтарным медом.

Комсомольцы заняли отдельный стол. Звонкий смех перемежался шутливо-томными вздохами гитар и бойкой скороговоркой мандолин.

— Эй, соловьи! — с трудом сдерживая улыбку, прикрикнул на молодежь дед Никифор. — Угомонитесь чуток и приналягте-ка лучше на стряпню наших хозяюшек.

— Единодушно поддерживаем!

— Ура! — весело отозвались комсомольцы.

Дед Никифор крякнул, поднял руку и подмигнул председателю.

— Начинай, Митрич.

Потап Дмитриевич встал, шумно вздохнул, умеряя волнение.

— Перво-наперво, провозгласим здравицу, — сказал он, — за светлые огни, что зажглися сегодня у нас, за светлую, счастливую жизнь нашу!

— Прекрасно сказано! — шепнул Николай Петрович Анне. — А почему? Потому что прекрасное — это жизнь.

— Ешь, философ! — ласково подтолкнула его локтем Анна.

Шустрой птицей полетел по столам шумливый праздничный разговор. Глеб потянулся было к графину, но Наташа громко запротивилась:

— Ты забыл?! Завтра в аэроклубе полеты!

Глеб послушался и ничуть не раскаялся в этом: во взгляде Наташи брезжилось куда более хмельное…

— Вся моя молодая пора при лучине прошла, — задумчиво журчал дед Никифор. — Темная, страшная жизнь была, и вот, гляжу я нынче на молодых… В какие светлые дали идти им, счастливым! Давеча инженер из города приезжал, лекцию читал про то, как ученые наловчились расщеплять ядро этого… атома и какая диковинная теплота получается.

Батюшки! Такого мы и в сказках не слыхивали. Сейчас, скажем, расщепит старуха лучину, так ее еле хватает, чтоб самовар разжечь. А ежели бы расщепить тот самый… атом, что в лучине хоронится, так всему колхозу на пять годов и дров не надо — вот до чего хитрая штука!

— Вчера меня вызвали в обком партии к Булатову, — говорил Чардынцев, перебегая взглядом с Николая Петровича на Анну. Она пригнула голову к тарелке, скрывая улыбку. — Да, — продолжал Чардынцев, — прихожу в обком, а Булатов не заставил долго ждать приема и сразу, без околичностей, протягивает мне бумагу: «Держи путевку в Сочи. И чтобы через три дня тебя здесь не было!»

«Помилуйте, — говорю, — на заводе сейчас много работы. И потом… я себя чувствую неплохо…»

Булатов строго поглядел на меня и сказал: «О том, как ты себя чувствуешь, у меня есть точные данные. Все. Желаю счастливого пути!..» И вот… — Чардынцев незаметно вздохнул, — завтра надо уезжать. И все из-за вашей супруги, Николай Петрович. Это ведь она наябедничала Булатову.