Ян Винецкий - Человек идет в гору

— Сегодня у нас опять отчудили…

Слово «отчудили» еще ничего не проясняло — оно могло одинаково относиться и к плохому и к хорошему событию на заводе.

Наташа захлопывала учебник, а Марфа Ивановна останавливалась посреди комнаты, продолжая держать в руках то, с чем заставало ее восклицание мужа.

Петр Ипатьевич садился на краешек стула и мягким голосом певуче начинал:

— Ибрагимов-то, светлый месяц! Рационализаторское бюро подсчитало, сколько кто за год экономии дал. И получилось по самым наиточнейшим подсчетам… У нас этим делом инженер Сурков занимается, у-у, до чего дотошный мужик: за каждой наипоследней копейкой, ровно поп за прихожанами, гоняется. Давеча…

— Ну, подсчитали, — нетерпеливо вставляла Наташа, не давая ему уклоняться в сторону.

— Подсчитали, светлый месяц! И вышло, что Ибрагимов дал заводу чистой экономии… — Он обводил жену и Наташу предупреждающими глазами: — Сто тысяч рублей!

Он умолкал, проверяя, какое впечатление произвели его слова, и, не переставая улыбаться, продолжал:

— Из нашего, второго механического… два молодца — Глеб Бакшанов и Яшка Зайцев дали годовой экономии по семьдесят пять тысяч рублей!

Наташа слышала об Ибрагимове и Зайцеве уже не раз. В ее представлении это были красивые молодые люди, высокие, с серьезными, даже очень строгими глазами.

И потому в ней вызывали обиду хоть и восторженные, но, по ее мнению, принижающие их слова Петра Ипатьевича:

— Невидные вроде пареньки, а сколько мозговитости в себе содержат!

Глеба Наташа знала хорошо. Внук Петра Ипатьевича часто приходил то за бреднем (он тоже был пристрастен к рыбалке), то за паяльной лампой, либо бархатным напильником. Наташа, теребя косички, задумчиво склонившись, сидела над задачником.

Глеб нарочито громко разговаривал с Петром Ипатьевичем, но Наташа, хоть и прислушивалась к голосам на кухне, из своей комнаты не выходила. Она не могла простить заносчивому мальчишке обиды, которую он ей нанес однажды. Это случилось в Октябрьские праздники. В доме главного конструктора завода Николая Петровича Бакшанова собралась вся на диво большая семья. В красном углу сидел прадед Ипатий Николаевич, степенно поглаживая бороду и щурясь от счастья. Справа — дед Петр Ипатьевич с бабушкой Марфой Ивановной, слева дед Сергей Архипович с бабушкой Анной Спиридоновной. Потом — Николай Петрович и Анна Сергеевна, тетя Тоня и наконец — правнуки Глеб и Наташа.

Захмелев от первой же рюмки — много ли старику надо? — Ипатий Николаевич подозвал к себе правнуков и, обняв их, заговорил ласковым баском:

— Ну, молодые люди, как собираетесь вы шагать в жизни, — по узким закоулочкам, где тихо и дремотно, либо по широкой дороге, а?

— По широкой! — дружно ответили правнуки.

— Ишь вы! — одобрительно крякнул старик. — Ну, а кем хотите стать?

— Я — токарем! — ответил Глеб решительно.

— И я! — поддержала Наташа. Глеб насмешливо хмыкнул:

— Глупо! Девчонка не может быть токарем.

— Может! — воскликнула Наташа и прикусила задрожавшую нижнюю губку. — Может! Может!

Глаза Наташи наполнились слезами. Все шумно засмеялись.

— Правильно, девка! — растроганно отозвался прадед. — Держи курс на трудное, — крепче пустишь корни в жизнь.

Наташа отказалась сидеть рядом с Глебом и примостилась между Петром Ипатьевичем и Марфой Ивановной.

Теперь, слушая Петра Ипатьевича, Наташа вспомнила об этом и строго свела брови.

Старик переходил уже к другому событию.

— Добрывечер сорвал подачу деталей на сборку.

— Чего же его не снимут, Добрывечера-то? — гневно сверкнув цыганскими глазами, спрашивала Наташа.

— Снять — дело нехитрое! Коню вожжа под ногу попадет — сразу увидишь, а коли такое случится с человеком — разглядеть мудреней.

— Ничего не пойму! — с досадой подергивала плечом Наташа.

— То-то и оно, что и сам я не пойму, хоть и вместе с ним позор делю. Добрывечер — инженер с большим понятием дела, а вишь ты — захромал, светлый месяц! — сокрушенно вздыхал Петр Ипатьевич и, закусив седой ус, задумывался…

Наташа больше не мешала: может ему удастся найти, на чем споткнулся Добрывечер.

Раз в неделю Петр Ипатьевич приносил заводскую газету «Комбайностроитель».

Наташа с какой-то неутолимой жаждой прочитывала все до последней строчки.

Завод привлекал ее своей могучей, интересной, полной кипучих человеческих страстей жизнью.

Она хорошо знала многих начальников, инженеров, передовых стахановцев, хотя никогда и не видела их, радовалась досрочному выполнению плана и огорчалась неудачам в том или ином цехе. Теперь, после сдачи всех экзаменов, Наташа твердо решила пойти на завод.

В школьном зале духовой оркестр играл старинный русский вальс. Нежная, ласкающая душу мелодия его вначале была исполнена светлой печали, в которой высоко-высоко, как птица в небе, сверкала мечта; потом все быстрее и явственней мечта приближалась, мелодия крепчала, ширилась и, наконец, выливалась в метельный, искристый, неудержимый вихрь, отвечая настроению Наташи.

Было и печально от того, что окончилось детство, и вместе с тем невыразимо отрадно: завтра начнется новая страница жизни.

Родители степенно-торжественно сидели на первых скамейках, беседуя об отвлеченных вещах. Но каждый отыскивал глазами среди шумных стаек выпускниц свою, самую, казалось, взволнованную и счастливую.

И словно бы не от электрических ламп, щедро зажженных в честь праздника, а от этих девочек в коричневых платьях с белыми воротничками и фартуками струился яркий свет.

На лицах учителей не было прежней строгости. Они тоже волновались и глядели на непоседливых шустрых выпускниц улыбчивыми глазами мастеров, закончивших большую работу, словно говоря: «Ну, вот вы и выросли. А мы сделали свое дело. Простите, если иногда кое-кому от нас доставалось».

Раздался звонок. Он звучал теперь певуче и трогательно, как прощание. Девочки примостились около родителей: гостей было много. Наташа тесно прижалась к Марфе Ивановне, взяла ее теплую, чуть шершавую руку.

Наконец поднялся занавес.

У стола президиума стояла дородная женщина с седым полукругом по-молодому непокорно вьющихся волос.

— Это наш директор — Антонина Михайловна, — шепнула Наташа, хотя Марфа Ивановна ее уже знала.

— Дорогие друзья! — начала Антонина Михайловна. — Сегодня большой праздник. Сто юных советских граждан оканчивают школу. Родина наша богата учеными, мастерами, умельцами, и все же каждый новый грамотный человек вызывает в ней материнскую гордость: такова уж она, родина наша — неутолимая к знанию, к добру, к счастью!

Зал громыхнул аплодисментами.

— Девочки, дорогие мои десятиклассницы! — продолжала Антонина Михайловна. — Окиньте взглядом десять минувших лет — десять прекрасных лет вашей жизни. Это была яркая, большая, незабываемая жизнь! Но школа — начало пути. Впереди — главное. Настоящий советский человек, сколько бы ни было им пройдено, сколько лет, полных труда и успехов, не оставалось бы за его плечами, всегда считает, что главное, на что он способен, еще не сделано, главное — впереди.