Ян Винецкий - Человек идет в гору

— Есть, — шутливо щелкнул каблуками Степан, — взять мечту на вооружение!

— …и положить ее в вещевой мешок рядом с консервами и концентратом пшенной каши, — добавил Виктор.

Все трое рассмеялись, но боль предстоящей разлуки попрежнему давила грудь…

Той же ночью Степан и Виктор уехали на фронт.

Потом пошли дни, похожие на бредовые видения.

Воздух дрожал от взрывов бомб. Дым пожаров окутывал улицы. Учреждения грузили архивы, рабочие поднимали на платформы станки.

Лиза с матерью эвакуировалась вместе с заводом, где работал ее отец, умерший от воспаления легких пять лет назад.

Помогая выгружать станки в новом городе, куда они прибыли, Лиза с матерью, сами того не заметив, включились в жизнь заводского коллектива. Их занесли в списки на выдачу спецодежды и продуктовых карточек, посылали расставлять оборудование, мыть окна в клубе, приспособленном под общежитие. Две недели спустя они «юридически оформили» свое поступление на завод. От Степана писем не было.

Вскоре в тот же город эвакуировался Харьковский авиационный институт. «Мечта догнала меня, — подумала Лиза, но поступить учиться не отважилась. Матери одной прокормить семью было бы трудно.

Она поступила в институт через три года. Тогда-то она и увидала на выпускном вечера Ивана. Но этому предшествовала другая встреча…

В институтской читальне кто-то, подойдя сзади, грубовато взял Лизу за плечо. Она, негодуя, вскинула голову и вдруг, ошеломленная, вскрикнула:

— Виктор!

Схватив его руки и сжимая их с неожиданной силой, шопотом, страшась услышать недоброе, спросила:

— А… Степа?

Вспыхнувший взгляд Виктора мгновенно погас.

— Выйдем в коридор. Мы мешаем, — сказал он, помолчав.

Он стал спиной к окну, чтобы лучше видеть лицо Лизы.

— Ну, говори! — сказала она, чувствуя, как мелко-мелко дрожат и подгибаются колени.

— Хороша! — протянул он, открыто любуясь ее бледным красивым лицом. — И, между прочим, невнимательна к своим друзьям. Не спросила, где я бывал, как сюда попал…

Она поняла, что допустила бестактность, но она не умела лгать: ей нужно было в первую очередь узнать, что со Степаном. А Виктор говорил о себе.

— Мне не повезло, — вздохнул он. — На третий день боев меня тяжело ранило в обе ноги. Очнулся я в медсанбате. Надо мною колдовали два врача в густо окровавленных халатах. Панихидно выли мины. Потом я был в бреду. Много дней и ночей. Тем временем меня перевезли в эвакогоспиталь. Пришел в себя — кругом белым-бело, тихо. Только слышно, муха где-то вызванивает по стеклу — тонко и жалобно…

«Он остался прежним, — с досадой думала Лиза, — все о себе, только о себе!»

— Я вспомнил о нашей общей мечте. Разведал, куда переехал институт, и на костылях приковылял сюда.

— Давно? — спросила Лиза.

— В сорок первом.

— И как это мы не могли встретиться? — удивилась Лиза.

— Ничего удивительного. Я мало бываю на людях. Вожусь больше с книгами.

То ли Лиза была обозлена на Виктора за то, что он томил душу и ничего не говорил о Степане, то ли годы войны научили ее разбираться в людях, но она заметила в характере Виктора новые черты. Вместе с прежней самовлюбленностью в нем было теперь какое-то смятение и какая-то странная настороженность. Он избегал смотреть прямо в глаза, но иногда взглядывал коротким, наглым, как вызов, прищуром.

— Теперь, я надеюсь, ты расскажешь о Степане, — сказала Лиза, стараясь быть как можно спокойнее.

— Степан, — Виктор опустил голову и говорил, не поднимая ее. — Мне трудно об этом вспоминать… Мы занимали рубеж на подступах к Бобруйску… Нас атаковали танки и позади них шли эсэсовцы с музыкой, в полный рост… как в «Чапаеве» каппелевцы, помнишь? Когда танки, обдав нас огнем и землей, перевалили через наши окопчики, командир поднял нас в контратаку… Я бежал рядом со Степаном… До эсэсовцев оставалось метров двести, не более… Гляжу, Степан выронил винтовку и упал… Потом мы схватились с фашистами в рукопашную…

— Может, Степана… только ранило… и его… подобрали санитары? — На помертвевшем лице Лизы дрожали губы.

— Нет… Мы отбили атаку и в тот вечер хоронили убитых… Степан… был среди них…

Она постояла минуту с погасшим опустелым взглядом. Потом резко повернулась и пошла быстро-быстро, боясь, что ноги не донесут ее до подушки, которая одна только может заглушить рыдания.

Мучительно тяжко переживала она потерю Степана. Как радуга пронизывает толщу неба, так и образ Степана пронизывал все, что окружало Лизу.

Но время — лекарь. Боль становилась глуше, воспоминания тускней.

Виктор старался отвлечь Лизу от горьких дум. Он зачастил к ней домой, рассказывал смешные истории из институтской жизни, приглашал в кино.

Лиза испытывала двойственное чувство к Виктору. С одной стороны, признательность. Он был другом Степана, вместе сражались они за свободу Родины. С другой, Виктор вызывал в ней неприязнь своим затаенным презрением к людям, своим самолюбованием, точно он всю жизнь неотрывно глядится в зеркало.

«Может быть это оттого, что я с детства знаю его недостатки?» — думала Лиза.

Как-то проводив Лизу до общежития, он признался, что любит ее. Любит давно. Со школьной скамьи.

— Я не говорил тебе потому, что боялся разменять свое чувство на стертые медяки слов.

— А ты найди хорошие, свежие слова, — усмехнулась в темноте Лиза.

— Таких в природе не существует. Все слова пусты.

— Неправда. Ты выдаешь свою нищету за нищету природы. А потом значение слов зависит оттого, кто их произносит. В устах одного слова «я люблю» звучат прекрасной симфонией, а в устах другого — унылым посвистом осеннего ветра.

— Поэтично, хотя и не совсем определенно, — сказал он, сразу помрачнев.

Лиза молча пожала плечами и протянула руку для прощанья.

Знакомство с Иваном, а затем замужество совсем заставили было Лизу забыть о так неожиданно высказанной страсти Виктора. Но он напоминал о себе настойчиво и дерзко.

Получив диплом инженера, он оказался на заводе и вскоре добился назначения на должность главного технолога.

Он писал ей записки, звонил по телефону, выслеживал ее на улице.

Во втором механическом Сладковский не показывался, боясь возбудить подозрение у Добрывечера.

Виктор Васильевич Сладковский в минуты откровения (разумеется, в разговоре с самим собой) любил поглядеть на жизнь придирчивым оценивающим оком.

Жизнь, думалось ему, — это бурный, морской поток, в котором люди мчатся, подобно камням. Постепенно, одни быстрей, другие медленней, камни разрушает, обтесывает едкая от соли вода и затем мелкой галькой выбрасывает на пустынный берег.

Но если найти в неоглядной дали моря островок, то можно избежать разрушительного воздействия волн. Сладковский считал, что он принадлежал к редким в нынешнем беспокойном мире мудрецам, нашедшим надежное прибежище.