Ян Винецкий - Человек идет в гору

«Ну что за чудо такое Николай Петрович Бакшанов? — вопрошал Сладковский и, презрительно сощурясь, отвечал: — Высокомерный инженеришка, возомнивший, что он гениальный конструктор. Ему мало одного портфеля и он лезет из кожи вон, создавая себе ореол «незаменимого».

Что за чудо жена его Анна Сергеевна — всеобщая любимица? Хитрая бабенка, умеющая залезть в душу тем, от кого зависит продвижение по службе!»

Сладковский слышал о ней непонятные вещи. В прошлом году Анна Сергеевна отказалась от своего отпуска: в заводском пионерском лагере трое детей заболели скарлатиной. В лагере пионеров есть начальство, ему бы и отвечать. Зачем влезать в это дело, зачем брать на себя ответственность? Или о ней рассказывали, как, обнаружив у одного из рабочих признаки рака желудка, она целую неделю не приезжала домой обедать, исхудала, изболелась душой — возила больного по клиникам, от профессора к профессору и когда ее предположение подтвердилось, — присутствовала при операции, потом после выхода его из больницы назначила специальный режим лечения и вот уже больше года наблюдает за этим злосчастным парнем, будто за родным сыном.

Что это? Доброта сердца? Дудки! Пускание дыма в глаза, не более! «Завоевание авторитета»! Или вот Чардынцев. Вместо поездки в Сочи, остался на заводе. Спрашивается, чего ради? Праведник он или сумасшедший?

Ни то, ни другое. Потеряв место в армии, он хочет выслужиться на заводе.

Обыватель и карьерист по характеру, Сладковский понимал окружавших его людей по-своему.

Когда на совещаниях у директора или главного инженера возникал спор между начальниками цехов, Сладковский внутренне ликовал от удовольствия.

«Ну-ка, ну-ка, петушки, почешите клювы, а я погляжу, как летят перышки».

С приходом на завод Чардынцева Сладковский почувствовал необъяснимую тревогу. Он избегал смотреть ему в глаза, хотя с другими держал себя непринужденно при всех обстоятельствах. Он боялся, безотчетно боялся, что Чардынцев сможет когда-нибудь прочесть в его глазах все, что думает он о людях.

Однажды, встретив во дворе завода Бакшанову, Сладковский вкрадчиво и с почти неуловимой язвительностью спросил:

— Анна Сергеевна! Вы всегда так внимательны к людям, так чутки. Отчего же оставили без опеки одного очень больного человека?

— Кого? — всполошенно спросила она.

— Чардынцева, Алексея Степановича. С пулей в легких ходит. Разъясните вы ему, что подлечись он сначала и отдохни, — в конечном счете от него было бы больше пользы. — Он склонился ниже, небрежно пробормотал. — Надо беречь себя на будущее.

Анну Сергеевну бесил наставительный тон Сладковского, в котором брезжило что-то нехорошее, похожее на скрытую издевку.

— Беречь себя на будущее, — повторила она. И вдруг повернулась и, глянув в его зеленоватые кошачьи глаза, спросила: — А когда наступит это будущее для вас, Виктор Васильевич? Когда вы перестанете беречь себя? Не правда ли, оригинальное правило: я создан для будущего, а другие пускай ворочают камни настоящего?

Сладковский на одно неуловимое мгновенье злобно сощурил глаза и, гася редко посещавшую его вспышку гнева, деланно захохотал:

— Ха-ха-ха! Ворочать камни настоящего! Это что, новый способ лечения, Анна Сергеевна?

— Для таких, как вы, Виктор Васильевич… — она попыталась побороть свое волнение, но не сумела и, дав волю негодованию, продолжала: — Я за Чардынцевых, за людей горячих, самоотверженных, думающих сначала о деле, а потом о себе, а не наоборот! Только люди с холодной кровью не понимают этого!

Сладковский картинно и одновременно обиженно поклонился:

— Благодарю вас, Анна Сергеевна, за лекцию по новейшей медицине.

Анна Сергеевна пошла к себе, в амбулаторию. Как не взбегала она подвергать испытанию свою выдержку при разговоре с главным технологом, ей пришлось, наконец, высказать ему все, чего он заслуживает.

Но вместе с тем в сегодняшнем столкновении она услышала укор и себе. Если Алексей Степанович забывает о своей болезни, о ней должна была помнить она, Анна Сергеевна.

В самом деле, куда девалась ее чуткость, если даже Сладковский заметил, что она забыла о Чардынцеве.

Ему дали комнату в новом восьмиквартирном доме неподалеку от завода. Алексей Степанович приглашал ее с мужем на новоселье, но она не пошла: Николай в тот день вылетел в Москву.

Анна не спросила, нуждается ли в чем-нибудь Алексей Степанович, как он организовал свое питание.

«Так ли поступают старые боевые друзья? — бранила она себя, — я вместе с директором убедила Чардынцева остаться на заводе, а теперь ничем не помогаю ему».

Анна Сергеевна сняла трубку телефона:

— Парткабинет. Алексей Степанович?

— Да. Здравствуйте, Анна Сергеевна.

— Алексей Степанович, вы чем сейчас заняты?

— Сооружаю щит: «Каким будет наш завод к концу пятилетки». Интересно! Путешествие в будущее.

— Алексей Степанович, я очень прошу вас зайти к нам в амбулаторию. Срочное дело.

Анна Сергеевна насилу дождалась Чардынцева.

Когда он вошел, изо всех сил удерживая дыхание, бледный, с ввалившимися щеками, Анна почувствовала, как кровь прилила к лицу.

— Что случилось? — спросил он, отдышавшись.

— Пока ничего, но может случиться… Она встала и подошла к Чардынцеву.

— Не понимаю, — недоуменно пожал он плечами.

— Алексей Степанович! Вам надо сегодня же пройти все исследования — рентген, анализ крови… Сейчас как раз проходят осмотр рабочие вредных для здоровья профессий.

— И это вы назвали срочным делом? — с веселым изумлением спросил Чардынцев.

— Да. Мне не нравится ваш кашель. Раздевайтесь, я вас послушаю.

— Анна Сергеевна… — запротивился он.

Она выпрямилась и, посмотрев ему в глаза тем особенным, строгим и вместе заботливым и добрым взглядом, который был ему издавна памятен, твердо проговорила:

— Я отвечаю за ваше здоровье, Алексей Степанович, здесь так же, как и там.

И такой теплотой повеяло от этого ее короткого «там», что почудилось на минуту: осень. Лес в багряных сугробах листопада. Глухие удары орудий и вопли ветра. Дивизия ведет неравную борьбу, группировка противника обтекает ее с обоих флангов. И Анна Сергеевна, в короткой зеленой шинели, тоненькая, похожая на подростка, низко согнувшись под пулями, перевязывает раненых, подбадривает бойцов шуткой или добрым словом…

— Что ж, вам перечить бесполезно, — с притворным сожалением сказал Чардынцев и ловким движением снял гимнастерку…

Шла война, дни и месяцы проносились в тревоге, заботе о Родине, о заводе, о хлебе насущном. Петр Ипатьевич с Марфой Ивановной проглядели, что Наташа как-то внезапно выросла, превратилась в стройную, тоненькую девушку с длинными тугими каштановыми косами за плечами, с открытым смелым лицом, на котором под крутым полукружьем бровей горели черные глаза.