Ян Винецкий - Человек идет в гору

— А чего искать, коли давно до тебя найдено. Слепому видно, кем лучше быть: докторицей либо токарем.

— Мама, у тебя старые-престарые взгляды на жизнь. Извини меня, но над подобной мудростью сейчас посмеются.

— Я стара и глупа, конечно, только скажу тебе: пожалеешь, что не послушалась, да поздно будет! Молодая-то дурь развеется.

— У всякого свой ум…

— Свой ум! — закипела Марфа Ивановна. — Нажила уже!

Петр Ипатьевич сидел насупившись. Но не оттого, что не одобрял решение Наташи, тяга ее к заводу — это частица его души, это его рассказы о мастерстве и характере своих товарищей, это та драгоценная жилка, что передана им Наташе, как эстафета, чтобы не переводились в роду Бакшановых умельцы, влюбленные в работу с металлом. Не уверен был старик в прочности ее выбора. «Не агитнул ли ее какой-нибудь шустрый заводской парень? — опасливо думал Петр Ипатьевич. — И она не из интереса к делу, а из тяги к искусителю возмечтала о заводе?» Он строго взглядывал на высокий лоб Наташи.

— Вишь, светлый месяц, притча какая… — сказал он, обращаясь к жене. — С одной стороны, девку приневолишь — навек обездолишь, с другой же… — Он вдруг повернулся к Наташе, спросил: — Ты на какой участок думаешь проситься? Не к Глебу, случайно?

Наташа смущенно поджала губы, отвела глаза. Потом, пересилив минутное замешательство, круто повернула голову к отцу:

— А почему случайно? Не ты ли мне сам хвалил бригаду Глеба? — Наступил черед смутиться Петру Ипатьевичу: он не ожидал такой прыти от Наташи.

— Так-то оно так, — неопределенно затянул Петр Ипатьевич. — Парень он хоть куда… Да только… петушиный больно у него характер!

— Что же, хорошо. Бригадиром нельзя быть с характером курицы.

— Да нет, видишь ли… Собственная персона у него на первом плане. Я, да я, да сызнова я! Рабочей, понимаешь ли, скромности маловато.

— Ты мне об этом прежде не говорил, — задумчиво отозвалась Наташа.

— А ты прежде не спрашивала, — хитро прищурился отец. — Вот ты сказала: «Я, мол, ищу…» Но нужно, милая моя, знать, что ищешь. И нужно очень хотеть найти…

— И ты с мамой заодно! — с обидой в голосе бросила Наташа. — Будто я уж такая глупая девчонка.

В ее глазах увидал Петр Ипатьевич сполохи того огня, что живет в людях сильных и верных душой. Он резко поднялся со стула и, шагнув к Наташе, взял ее за руки:

— Я — за! Благословляю и верю в тебя, дочка!

Марфа Ивановна вышла из комнаты, сердито хлопнув дверью. Оба разом — и Петр Ипатьевич и Наташа — раскатисто рассмеялись…

Так выглядела размолвка Наташи с Марфой Ивановной.

А время двигалось до того медленно, что Наташа не поверила часам и включила репродуктор. Но молчание попрежнему нарушалось только сонными посвистами Петра Ипатьевича да полным достоинства, уверенным тиканьем будильника. До гудка оставалось еще целых сорок минут.

Где-то вдали задумчиво, может быть еще не проснувшись, пропел петух. Ему тотчас, будто эхо, откликнулся скрип отворяемой калитки. Наташа молча засмеялась: калитка кукарекнула самым естественным образом.

Первый рабочий день начинался весело. Всю минувшую неделю Наташа оформлялась на завод: заполняла анкету, писала автобиографию, фотографировалась.

Анкета и после того, как Наташа поставила свою подпись, казалась незаполненной: Наташа, к сожалению, не участвовала ни в одном из исторических событий, потрясавших мир: Октябрьской революции, гражданской войне, Великой Отечественной войне. Правда, учась в школе, Наташа преобразовала кружок рукоделия, где прежде делались цветочки и кружева, в кружок помощи фронту — девочки стали шить белье для бойцов Советской Армии, но это не давало ей, конечно, права считать себя участницей Отечественной войны. Автобиография и вовсе оказалась до смешного короткой: родилась в таком-то году, у таких-то родителей, поступила в школу, окончила ее. Все.

— Не густо, — сказал работник отдела кадров, молоденький паренек, прочитав ее.

— А у вас гуще? — сузив глаза, спросила Наташа. Паренек покраснел и смущенно нахохлился: удар был меткий…

Наташа еще с вечера выгладила простенькое, но очень ладно сшитое коричневое платье, почистила туфли на низком каблуке. Теперь, поглядевшись в зеркало, Наташа не удержалась от соблазна приладить к платью белый кружевной воротничок — она привыкла к нему за школьные годы. Потом долго старательно заплетала косы и соединила их так, что они легли двумя тугими полувенками на шее.

Наташа вспомнила, как однажды, когда ей было года четыре или пять, она, услышав гудок, спросила отца:

— Кто это?

— Завод, — ответил отец.

— Что ж он так громко кричит? Он, верно, великан?

— Великан, Наташенька.

— И злой, верно?

— Нет, Наташенька, добрый.

— А чего он кричит, раз добрый?

— Это он дает знать людям, что началось самое важное: труд!

С тех пор, заслышав гудок, Наташа говорила:

— У-у… дядя Завод кричит.

Наташа усмехнулась милому воспоминанию и, пройдя в спальню, осторожно приблизилась к Петру Ипатьевичу, зажала ему двумя пальцами нос.

Петр Ипатьевич дернул головой и открыл глаза:

— Уже собралась? Ну, ну, в добрый час…

Высоко летали птицы, предвещая ясный день. Свежие потоки воздуха мягко коснулись лица.

Наташа шла молча, но в груди, не утихая, звучала музыка.

Она идет на работу! И вместе с ней идет приемный отец, идет Глеб, идет Ибрагимов, идут все замечательные люди, о которых не раз рассказывал Петр Ипатьевич. Она так полюбила этих людей, что сознание предстоящей работы с ними доставляло ей неизъяснимую радость. Она быстро изучит токарное дело. Это же не так сложно. Главное — захотеть, очень захотеть, как говорит Петр Ипатьевич. И потом, Глеб ей поможет. Он лучший токарь цеха. И он вообще славный. Петр Ипатьевич сказал, что Глеб слишком петушится. Вот она овладеет токарным станком и обгонит, непременно обгонит Глеба. Тогда посмотрим, как полетят с него петушиные перья. У Наташи тоже есть характер, и она умеет добиваться цели!

— Ты почему, светлый месяц, попросилась в цех Добрывечера? Выбрала б какой-нибудь передовой… — проговорил Петр Ипатьевич.

— Интересней вытягивать отстающих, — задорно ответила Наташа.

— Вытягивать! Хо-хо! — затрясся он в неудержном смехе. — Тебя самое вытягивать за уши надо — учить да показывать.

— Ничего, в ученицах не засидимся.

— Шустра, матушка, шустра! — хохотнул старик. Потом спросил, метнув в нее взглядом, снова норовя застигнуть врасплох:

— А-все же кто присоветовал тебе пойти к Добрывечеру? — И тут же, словно прицелившись: — Глеб?

Наташа подняла глаза — веселые, полные озорной смелости:

— Глеб. — Лицо ее залилось румянцем, но она не опустила глаз: от приемного отца у нее не было тайн.