Ян Винецкий - Человек идет в гору

Игра, как и следовало ожидать, окончилась победой гостей.

Казалось, утро было обычным: прозвучал гудок, возвещая начало работы. Нарастая и ширясь, заполнил цех низкий гул включаемых электромоторов, бойкая разноголосица станков.

Но для Наташи это утро было необыкновенным. Она впервые сама встала к станку.

Где твердое, налитое силой плечо Глеба, где искрящиеся смехом, но внимательные глаза его?

Наташа вспомнила недавнюю размолвку. Как странно вел себя Глеб! Бросил игру. Подвел команду, весь завод. И потом к нему подбежала та… с сережками!

Нет, это неслыханная подлость! Пусть та красивее, пусть! Но нельзя же так невнимательно… так жестоко относиться к девушке, с которой много проведено вечеров, много говорено горячих слов…

Наташа сердито передернула плечами, будто сбрасывая с себя груз неприятных воспоминаний. «Много слов говорено… Вот именно, много слов». А настоящая любовь — Наташа читала не раз — не терпит многословия.

«Бывают слова, похожие на падающие по осени листья: они красивы, но мертвы», — вспомнила она где-то прочитанное. Да, бывают… Она больше никогда не заговорит с ним, не взглянет на него, никогда!

Наташа до боли сжала рукоятку суппорта. От этих мыслей ее одиночество сейчас казалось еще ужасней. Хотелось уйти куда-нибудь в темный угол, в раздевалку что ли, и долго-долго плакать…

Наташа прикусила губу. По цеху, гордо закинув назад голову, шла та, что тенью встала между ней и Глебом.

— Иван Григорьевич велел, — сказала она, — с сегодняшнего дня выписывать наряды не на Бакшанова, а на вас. Как вас звать-то?

Голос ее был официально-холодный, а в глазах сквозило надменное выражение.

Наташа, с ненавистью взглянув на ее длинные тонкие пальцы, державшие карандашик, громко ответила:

— Наташа!

И вдруг, еще раз внимательно глянув, как забегал по бумаге карандашик секретаря начальника цеха, пришла в какое-то безотчетно-злорадное настроение.

— А вас как звать? — спросила она, отбрасывая назад непокорную прядь волос.

— Валентина.

Наташа выпрямилась, в глазах пробежала озорная волна:

— Вот что, Валентина, маникюр — маникюром, а под ногтями все-таки надо чистить!

Валентина задрожала от острой обиды. Она хотела оскорбить Наташу, закричать на нее, но, поиграв бровями, сказала, понизив голос, почти прошипела:

— А Глеб все-таки гуляет со мной! — и медленно, с достоинством пошла по цеху. Только сережки метались и прыгали у покрасневших ушей, выдавая кипящую ярость Валентины.

Наташа вставила шершавую заготовку валика и, закрепив ее, пустила станок. Резец мягко взял первую стружку, за ней вторую, третью… Потом Наташа остановила станок, проверила скобой толщину валика по всей его длине и вынула готовую деталь.

Горячий валик обжигал руки, но она держала его, сверкавшего чистой белизной обнаженного резцом металла, как в детстве, бывало, держала пойманную птицу, дивясь и радуясь теплу ее тела, частому перестуку крохотного сердца и своей власти над трепетавшим от страха существом…

Да, то была первая деталь, сделанная Наташей самостоятельно, — первая ласточка!

И с тем же чувством восторга, с каким в детстве выпускала она на волю птицу, Наташа положила валик в ящик для готовых деталей. Торопясь снова испытать это необыкновенное чувство, Наташа вставила в станок новую заготовку. Она вытачивала уже десятый валик и все еще не верила, точно ли ею, Наташей, сделаны они без посторонней помощи.

Первым человеком, кто поздравил Наташу в этот знаменательный для нее день, оказалась Аннушка.

Аннушка подошла к Наташе и легонько обняла ее за плечи:

— Счастливо работать, девочка! — и, будто застеснявшись своего порыва, круто повернулась и торопливо зашагала к конторке.

Все это произошло столь быстро и внезапно, что Наташа не успела поблагодарить ее.

От молочно-белой эмульсии, в которой купался резец, тянуло чем-то одуряюще приятным, стружка сбегала ровной и тонкой змейкой.

— Наташа! — услышала она звонкий голос. — Я вас еле докричался.

Наташа повернула голову. К ней подходил невысокий паренек в темносинем чистеньком комбинезоне, из бокового кармана которого выглядывал хорошо отполированный штангенциркуль. У него были светлые, как лен, волосы. Большие, широко расставленные серые глаза глядели весело и доверчиво.

— Давайте познакомимся, — сказал он, густо покраснев, и протянул ей руку. — Зайцев. Но все зовут меня просто Яшей.

Отвечая ему, она невольно улыбнулась: это мягкое имя удивительно подходило к его облику.

— Во-первых, поздравляю вас, Наташа, с первым днем самостоятельной работы. В старину в такой день токарь напивался до чортиков!

— Спасибо. Значит, вы предлагаете мне проделать то же самое? — ответила Наташа, следя глазами за резцом.

— Нет! Что вы! Но это событие надо отметить чем-то таким, что запомнилось бы надолго…

— А-а… И поэтому вы решили со мной познакомиться? — сказала Наташа. Зайцев смутился.

— Ох, Наташа, у вас язык, оказывается, острее резца… Ну, работайте, не буду мешать.

— Постойте! Вы вначале сказали «во-первых», а что же «во-вторых»?

— Да! — вспомнил Зайцев. — Сегодня вечером мы собираем драматический кружок. Будем распределять роли. Пьеса Бориса Лавренева «За тех, кто в море». Хотите принять участие?

— Приду! — ответила Наташа, вся просияв: сцена была ее увлечением…

Резец вдруг неприятно заскрежетал, стружка потемнела и начала рваться, во все стороны летели острые кусочки раскаленного металла.

Наташа остановила станок, вынула «севший» резец. Она открыла инструментальный ящик: запасные резцы заточены не были.

«Надо затачивать резцы после смены, чтобы в рабочее время не отвлекаться…» — подумала Наташа, вздохнув, и пошла к точилу…

Перед гудком на обед Глеб выключил свой станок.

Наташа затачивала резец. Золотые искры густым фонтаном окутывали ее стройную фигуру.

Глеб подошел сзади, мягко тронул за локоть:

— Наташа! Дай-ка я…

Она оглянулась. Искры погасли, упав к ее ногам.

— Я уж как-нибудь сама!

— Будет тебе, Наташенька, сердиться…

Она округлила в гневе глаза и каким-то чужим голосом бросила:

— Ступай к той… с сережками… и маникюром… Подточи ей когти!..

Она отвернулась и склонилась к точилу. Широкие снопы искр с яростным шипеньем вырвались из-под резца, отсекая ее от Глеба. Он крепко стиснул зубы и молча пошел прочь.

Наташа услышала, как вдогонку ему кто-то насмешливо бросил:

— Знаменитый ас! Покоритель воздушных просторов!

Она поглядела в сторону говорившего.

Два паренька, Павка Семенов и Ильзар Шахмаев, оба чумазые и злые, стояли у тачек с поковками, уперев руки в бока и провожая Глеба ехидными взглядами. «Не любят его в бригаде. Я уже не первый раз замечаю… Отчего же? Завидуют, должно быть…» — подумала Наташа и, хоть клокотала в ней обида на Глеба, с неодобрением взглянула на завистников…