Ян Винецкий - Человек идет в гору

Когда Глеб вышел из конторки, в глубине цеха, окутанная крутыми волнами искр, все еще стояла у наждака Наташа.

«Ну и характер… Кремень!»

Пьесу читал народный артист республики Петр Иванович Головин. Слушая его не по возрасту чистый и звонкий голос, Наташа вспоминала некоторые из сыгранных им ролей.

Дергачев из «Последней жертвы». Сморщенное лицо с длинными, отвисающими бакенбардами, в глазах — вечный страх перед жизнью, в белых, бескровных руках судорожно зажата тросточка.

Или Хлестаков. Невзрачный человек сидит на стуле, закинув ногу за ногу. В одной руке он держит рюмку с вином, а другая все время находится в движении. Хлестаков врет.

А вот Тихой из пьесы «Хлеб наш насущный». Пьяная добродушная речь, широкие, но неверные движения, разухабистая песенка:

Всякий раз, когда Наташа смотрела в театре Головина, он обогащал ее новыми красками, и она долго потом помнила его интонации, характерные движения, выражение лица.

— Как хорошо, что руководитель — Петр Иванович! — шепнула Наташа своей подруге Зое Рыбалко.

За большим круглым столом читального зала клуба уместились все члены драматического кружка. Наташа встретила здесь нескольких ребят и девчат из своего цеха.

По правую руку от Петра Ивановича сидели токари — муж и жена Стрелковы, оба высокие, статные, как два молодых тополя. На работу и домой они всегда шли взявшись за руки, и тогда они были похожи на больших дружных детей.

Шутники дружески подтрунивали над молодоженами, называя их «бригадой влюбленных», но старики с уважением говорили:

— Красиво живут! По-настоящему. Не так, как мы жили.

Они вдвоем выполняли задание, которое обычно давалось бригаде из четырех токарей.

Слева в новеньком черном костюме сидел Яша Зайцев. Наташа несколько раз встречалась с ним взглядом; он краснел, опускал глаза и принимался что-то старательно записывать на листке бумаги.

Уже кончалась читка пьесы, когда пришли Глеб и Павлин Точка.

— Ого! Настоящая Тегеранская конференция! — воскликнул Павлин, но, увидав Головина, осекся и виновато умолк.

У Наташи запылали щеки. Злясь на свое неуместное волнение, она закрыла их руками.

Кончив читать, Петр Иванович спросил, стоит ли эту пьесу ставить. Пьеса всем понравилась: в ней было много страсти и борьбы.

— Прекрасно! Перейдем к распределению ролей, — сказал Петр Иванович, потирая руки. — Момент очень ответственный. Я знаю одного актера, страдающего пороком сердца. И вот он говорит, что эту неприятную болезнь он прихватил именно при распределении ролей.

Итак, Харитонов — капитан второго ранга, командир дивизиона морских охотников, сорок лет. Кто желает попробовать свои силы?

Никита Стрелков поднял руку. В ту же минуту кто-то в шутку спросил:

— А в пьесе нет роли жены Харитонова?

Все засмеялись.

— Жены? — удивился вопросу руководитель. — Жены нет. Есть мать Харитонова, шестидесяти двух лет.

— Ну так запишите меня! — торопливо попросила Шура Стрелкова.

Снова раздался дружный смех. Петр Иванович записывал, не понимая причины смеха.

Капитан-лейтенанта Боровского вызвался играть Глеб.

Когда подошел черед роли старшего лейтенанта Рекало, два человека одновременно извлекли из-под стола гитары и высоко подняли их в воздух. То были Яша Зайцев и контролер ОТК второго механического цеха Сережа Поздняков.

— Придется вам сразу устроить испытание, — улыбнулся Головин. — Ну-ка, товарищ Зайцев, спойте нам первый куплет на мотив «Славное море…»

Яша провел рукой по струнам и запел:

Яша пел превосходно. В переливах его голоса, в неожиданных паузах сверкали безудержная удаль и веселье.

— Пусть поет дальше!

— Яша! Еще! — закричали вокруг. Яша мягко улыбнулся, тихонько тронул струны и запел:

Яша вскинул голову, бесстрашно посмотрел в глаза Наташе и продолжал петь, не отрывая отчаянного взгляда:

Все громко зааплодировали. Сережа отказался от соревнования с Яковом.

— Сдаюсь, — сказал он нахмурившись и спрятал свою гитару под стол.

— Без боя? — спросил Петр Иванович.

— Без боя. И прошу дать мне другую роль. Контр-адмирала, что ли. Ему, кажется, петь не положено.

— Контр-адмирала в пьесе нет, а вот старшину второй статьи можно предложить.

— Ладно, — покорно согласился Сережа.

Потом Петр Иванович пригласил Наташу прочитать несколько выдержек из роли актрисы Гореловой, а Глеба — из роли Боровского.

Наташа сначала избегала глядеть в глаза Глебу, но войдя в роль, она, негодуя и с трудом сдерживая себя, бросала отрывистые слова прямо ему в лицо:

— …Я же позволила тебе уверять меня в вечной любви… Но если не хочешь… Мне осталось немного сказать… Постараюсь забыть тебя, как дурной сон. Живи! Успевай! Не хочу быть пятном на твоем безупречном кителе! Но на прощанье прими дружеский совет… Ты потерял душу. Постарайся найти ее. Без души человек слепнет и может разбиться… А теперь уходи!

Глеб сделал едва заметное движение к Наташе:

— Лена!

Но Наташа подняла руку:

— Нет! Молчи! Уходи… Уходи!

И вдруг Глеб и Наташа одновременно прыснули.

Эта сцена напомнила им сегодняшний их разговор у точильного круга.

Петр Иванович с недоумением пожал плечами: «С ролью, пожалуй, справятся. Но часто смеются там, где вовсе не смешно… Молодость!»

Николай Петрович вернулся с заседания парткома во втором часу ночи. Анна проснулась и молча следила за мужем, который, не зажигая света, сидел у стола, сутулясь и тяжело дыша.

— Коля, возьми на балконе мясо, — произнесла она, наконец.

— Не хочу.

— Выпей чаю, я налила его в термос.

— Не надо… Ничего мне не надо!

Анна присела на кровати. Мягкий лунный свет вырвал из темноты нахмуренное, усталое лицо Николая:

— Опять был петушиный бой? И тебя, видно, исклевали больше всех?

— Ты понимаешь, — глухо начал Николай Петрович, — после войны некоторых людей на заводе словно бы подменили.

— Кого именно?

— Директора взять. Симпатичный человек. Крепкий работник. А сейчас у него пошли такие наполеоновские замашки! Все норовит делать сам! Вызовет какого-нибудь конструктора и скажет: сделай, голубь, то-то и то-то, а я — главный конструктор — об этом ничего, не знаю. Потом выясняется, что решение было принято неправильное, и директор укоряет меня на совещаниях. Я пожаловался Гусеву. «Уйми, говорю, Семена Павловича, к добру не приведет его партизанщина». Знаешь, что он мне ответил? «Вы, говорит, — оба члены парткома, инженеры, руководители, в состоянии разобраться сами».