Ян Винецкий - Человек идет в гору

Иван сидел в зрительном зале заводского клуба рядом с Николаем Петровичем и Анной Сергеевной. Он любил эту счастливую семейную чету, и теперь в угрюмые дни разлада с Лизой его тянуло к ним, их простые дружеские слова вселяли надежду.

«В чем их счастье? — думал Иван, слушая, как Анна рассказывала ему и мужу о том, что дядя Володя собрал со своего участка коллективного сада целую телегу яблок. — В том, что оба они — честные, прямые и добрые люди? Но ведь и мы с Лизой… тоже честные, и тоже прямые… Почему же у нас нет счастья? Нет, здесь, видно, не то…»

Аплодисменты прервали размышления Ивана: на сцене, впереди занавеса, стоял известный всем народный артист республики Головин.

— Дорогие друзья! Сейчас мы выносим на строгий суд общественности новую работу драматического кружка: спектакль «За тех, кто в море». Артисты — ваши молодые товарищи по заводу, но они просят не делать скидки на их молодость, судить строго и взыскательно.

— Молодцы! — похвалил Николай Петрович, захлопав в ладоши. — Курс верный.

Раздвинулся занавес… Угрюмо свистит ветер, раскачивая мачты катеров, черная беспокойная вода, а вдали суровые скалы в белых пятнах снега. В маленькой дежурке, выстроенной на пирсе, сидит Яша Зайцев в черном курчавом парике и, прихлебывая чай, напевает:

Анна прижалась к Николаю Петровичу и восхищенно шепнула:

— Хорошо ведь, Коля, да? Как настоящие артисты!

— Лучше настоящих! — ответил Николай, не отрываясь от сцены.

Когда на сцене появился Глеб — высокий, в кожаном пальто и шведских валенках, Анна почувствовала, как зашлось сердце от материнской гордости. «Давно ли он был маленьким, беспомощным ребенком, Глебушкой. Давно ли бессонными фронтовыми ночами думала я о нем и терзалась душой — не пропадет ли без матери, а теперь вон какой вырос!»

Глеб разговаривал с женщиной — военным врачом, которую играла секретарь комитета комсомола Маша Лаврутина. И странно, чем больше вслушивалась Анна в голос сына, — тем больше овладевало ею беспокойство.

А Глеб, взяв руку Маши Лаврутиной и мечтательно глядя на суровые скалы, говорил:

— Жизнь изменилась… Кем я был тогда? Незаметным лейтенантом, каких сотни. Война вырастила меня, выдвинула вперед и вверх. Не случайно, а по праву способностей. Я стал хорошим командиром. За мной не малый боевой путь. И я хочу идти дальше, добиться большего. И добьюсь… Меня уже знают во флоте, обо мне говорят, пишут… Я на виду!

Анна испуганно шепнула мужу:

— Ты слышишь? Глеб играет самого себя. У него те же замашки, что и у этого тщеславного морского офицера.

Николай Петрович молча хмурил брови…

Едва окончилось первое действие, в фойе заиграл оркестр, и Анна, любившая танцевать, быстро поднялась с кресла.

— Разомнем старые кости? — спросил Николай Добрывечера.

— Нет, я посижу… — ответил Иван, пытаясь улыбнуться.

Анна внимательно глянула в лицо Добрывечеру, потом повернулась к мужу.

— Коля, бери этого ленивого вия за одну руку, а я за другую.

Добрывечеру пришлось встать. В фойе уже кружились пары.

— Ищи себе даму! — сказала Анна мужу и протянула руку Добрывечеру. Они плавно поплыли по начищенному до блеска паркету.

— Вы с Лизой все еще не помирились? — спросила Анна, скользнув взглядом по мрачному лицу Добрывечера.

— Нет…

— Напрасно! Я ее недавно встретила. Как она похудела! Никуда не ходит…

— Это потому, что она готовится к зачетам.

— Нет, Иван Григорьевич! Она любит вас…

— Вы утешаете меня, Анна Сергеевна…

— Что вы! — засмеялась Анна.

— …А когда врач утешает, умный больной должен мотать на ус: положение безнадежно.

— Иван Григорьевич… извините меня… Вы как раз неумный больной.

— Благодарю вас!

— Да! Вы сами растравляете себе рану.

Анна поняла, что Добрывечеру этот разговор был приятен, потому что лицо его посветлело.

Оркестр оборвал музыку. Добрывечер и Анна пошли а зрительный зал. Николай Петрович сидел один.

— Что ж ты не танцевал? — спросила Анна.

— Не нашел свободной дамы. Все были уже заняты.

— Ротозей! — шутливо побранила Анна мужа и повернула лицо к Добрывечеру, продолжая разговор. — Счастье не любит тех, кто его не ценит.

— А что такое счастье? — спросил Добрывечер, очень серьезно посмотрев на Анну.

— Счастье? — Анна взглянула на Николая. Тот улыбнулся ей одобряющей улыбкой, будто говоря: «Что тебя озадачило? Расскажи о себе, это и будет счастье».

Анна помедлила, потом устремила на Добрывечера внимательные синие глаза, тихо сказала:

— Его каждый понимает по-своему. Но, мне кажется, человек счастлив тогда, когда личная жизнь продолжает жизнь общественную.

— Например? — спросил Добрывечер, не сводя с Анны внимательного, задумчивого взгляда.

— Возьмем пример из вашего же цеха, Иван Григорьевич. Есть у вас токари — муж и жена Стрелковы.

— Их зовут у нас «бригадой влюбленных», — с тихой улыбкой заметил Добрывечер.

— Вот видите. И они будут влюбленными всю жизнь. Всю! Почему? Потому что труд — результат их общественной деятельности озаряет и их личные взаимоотношения. А вот вам другой пример. Есть у меня медицинская сестра — Верочка. Она работает превосходно, ее уважают все рабочие «за легкую руку и добрую душу», как они говорят. Недавно выходим мы с Верочкой поздно ночью из здравпункта. В проходной сидит ее взбешенный муж. Вы знаете его — слесарь шестого цеха Викторов — о нем часто повествует «молния», как о бракоделе.

«Чего ты так долго?» — спросил он, свирепо сверкнув глазами.

Я не выдержала и рассмеялась:

«Что с вами? Верочка делала прививки рабочим. Хотите, вернемся и вам сделаем прививку?»

«…от глупой ревности!» — добавила Верочка.

«К сожалению, такой вакцины еще не придумали», — ответила я.

Супруги пошли по улице, и я долго слышала, как они бранились.

На работе Верочка была попрежнему весела, расторопна, энергична. По рекомендации комсомольской организации ее приняли в партию. От соседей Верочки я узнала, что Викторов часто приходит домой пьяным, оскорбляет ее. Выбрав удачный момент, я заговорила с Верочкой о ее семейной неурядице.

И знаете, что она мне ответила? «Ничего, Анна Сергеевна… Одолею беду свою!» И, смахнув рукавом халата слезу, улыбнулась.

— Одолею… — медленно повторил Добрывечер и опустил голову.

Анна переглянулась с мужем.

Добрывечер, наконец, решился первым сделать шаг к примирению с Лизой.

Лиза взяла отпуск в связи с зачетной сессией в институте.

Иван поздно вечером постучался в дверь лизиной комнаты в студенческом общежитии.

В ответ на его стук несколько тонких голосов отозвалось нестройным хором: