Анна Лупан - Обрести себя

Спустя немного времени они уже сидели в ресторане «Молдова» за небольшим столиком. Деду Пынте повезло, он выгодно продал свои смушки.

Часы, которые помогли им разговориться, остались у Илиеша. Дед признался, что не нуждался в них, а торговался так, из интереса, чтобы узнать, в какой они сейчас цене. За столом кроме них сидели студент, внук Пынти, а также известный валуренский сапожник Пинтилий Прибягу. Бедняга был совсем растерян — впервые приехал в Кишинев, и то не по своей воле. Насилу уговорили. Теперь он держался за деда Пынтю, боялся отойти от него хоть на шаг. Даже улицу не мог перейти без него. Илиеш поинтересовался, каким ветром его занесло в город. Пинтилий лишь тяжело вздохнул, безнадежно махнул рукой. Оказывается, и тут виноваты его изделия из корней. Это они сыграли с ним злую шутку. Ни с того ни с сего эти его игрушки стали иметь невероятный спрос. Сперва ребятишки Иляны принесли их в школу, похвастались. Заинтересовались учителя. Потом приехал корреспондент из газеты, написал про Пинтилия и его увлечение, фотографии его изделий были напечатаны рядом со статьей. А теперь — пожалуйста, притащили в Кишинев, чтобы показать его с игрушками по телевидению. Конечно, это хорошо, пусть и другие увидят, что могут делать умелые руки, каким образом из каких-то корявых корешков и сучьев рождаются забавные и красивые вещи. Но уж очень страшно выступать по телевидению, оказаться в огромном суматошном городе.

— Нет, больше не заманят меня сюда, не затащат, — говорил Пинтилий, радуясь, что хоть за столом оказался среди знакомых. — Лучше соглашусь умереть, чем приеду. Ну их с этими игрушками. Ничего мне не нужно.

Студент пошутил:

— Ходят слухи, что Иляна продает корову, чтобы купить телевизор и посмотреть на вас.

Робкий Пинтилий все принимал всерьез, слабо защищался:

— Вранье, выдумывают люди!

А сам подумал, что даже здесь его не хотят оставить в покое валуряне. Сколько времени прошло с тех пор, как он официально зарегистрировался с Иляной, а село все еще потешается над ним, над их мирной семейной жизнью. Что ж, на чужой роток не накинешь платок. Так создан мир: не ладишь с женой — плохо, живешь душа в душу — опять нехорошо.

Бадица Пинтилий не обиделся на студента за его глупую шутку, но еще больше застеснялся и, чтобы отвлечь внимание от себя, обратился к Илиешу, который уже успел порассказать кое-что о своих приключениях.

— Значит, не одну пару подметок износил, пока довелось с нами увидеться?

— Да, не одну, бадя Пинтилий.

— В селе так и не был с тех пор, как выкопали те каменные плиты?

— Какие плиты? — вытаращил глаза Илиеш.

— Неужто не помнишь? Это было, когда ты пахал поле Лимпиады с двоюродным братом, с Якобом. Еще тогда вы лемех погнули о камень.

— А! Было такое! Помню.

На самом же деле он забыл этот случай, но постеснялся признаться.

— Знаешь, те плиты до сих пор служат Сырге вместо ступенек, — оживился Пинтилий.

— Камень, он вечный.

— Да, камень многое выдерживает, человек слабее, — сказал дед Пынтя, вкладывая в свои слова особый смысл.

Зал ресторана плыл в легком голубом дыму. Шум стоял такой, что надо было напрягать голос, чтобы тебя услышали собеседники. Доносились обрывки разговоров, звон посуды. По правде говоря, валуряне чувствовали себя здесь довольно неуверенно. Им не часто приходилось посещать рестораны. И все же им было радостно, что случай свел их. Ведь встретиться односельчанам в таком огромном городе, где человек может потеряться, как копейка в пыли, не так-то легко.

Чувствуя себя словно среди своей родни, Илиеш доверительно промолвил:

— А крестной Лимпиады словно и не было.

Почему-то ее смерть сегодня не выходила у него из головы, словно только теперь он поверил в нее по-настоящему. И ему было очень жалко, что уже никогда не увидится с ней, никогда они не скажут друг другу того, что осталось между ними невысказанным. Почему люди спешат бросить в лицо друг другу только плохое, а хорошее часто скрывают, прячут, как скупец драгоценности? Односельчане, сидевшие с ним за столом, казались ему посланцами судьбы, которая хотела укорить его за невнимание к памяти Лимпиады. Ведь он и впрямь на некоторое время забыл ее.

Дед Пынтя отозвался на его слова с печальной сердечностью:

— Да, еще молодая была, бедняжка, ей бы жить да жить.

Пинтилий Прибягу подвинул стул поближе к столу, понизив голос, сказал:

— Приблизительно за час до смерти видела ее моя Иляна… Раз речь зашла о Лимпиаде, откроюсь вам. Теперь все уже в прошлом. Спрашивали, кто стрелял тогда в меня. Так вот, стрелял Истрати Малай. Ирод целился в Лимпиаду. Я его видел вот так, как сейчас вас вижу. Оба мы случайно оказались под навесом во дворе сельсовета. Когда я сообразил, что он щелкнул затвором и задумал плохое, я крикнул Лимпиаде, чтоб береглась, а сам кинулся к ней. Он, вражина, выстрелил. Ему тогда, видно, было все равно, в кого бить.

— Нет, ему было не все равно, — возразил дед Пынтя. — Просто ты ему помешал, оказался на пути, вот он и стрельнул.

Валуряне даже в столице не могли оставить в покое свои дела. Илиеш глотал с наслаждением каждое их слово. Понемногу они осмелели, освоились с ресторанной атмосферой. После выпитого вина разговорились, открыто делились своими мыслями, заботами, тревогами. Пинтилий жаловался, что совсем измаялся в городе с его шумом и толкотней.

— Дожить бы до завтра, увидеть бы свой дом, — время от времени повторял он. — Как в городе люди живут, не понимаю. Никто тебе не говорит «добрый день», и ты ни с кем не здороваешься. Прямо на тебя прут на улице, если бы я не уступал дорогу, затоптали бы. В глазах прямо уже двоится. А машин-то сколько, даже не знаю, откуда берется их столько.

Дед Пынтя похвастался:

— Я к машинам немного привык. Другое удивляет, просто понять не могу. Город, называется, культура, а оправляются в доме.

Василий аппетитно засмеялся, показав ряд белых зубов. Он стряхивал пепел с папиросы прямо в тарелку.

— Оригинальное суждение в век кибернетики и технического прогресса!

Улыбнулся и Илиеш, хотя и сам не очень-то освоился в городе, но тут же проглотил улыбку, увидев, что дед Пынтя рассердился. Его обидел смех внука.

— Скаль, скаль зубы! Сразу видно, что за фрукт вырос! Думал, вернешься в село ученым человеком, доктором, да, видно, напрасно думал. Вижу, не загонишь и палкой. И чем их приманул город? Будто Дожди здесь идут с жареными перепелками — так в него вцепились. Скоро в селе одни старики останутся.

Сапожник Пинтилий, желая оживить беседу, вставил:

— Не скажи, некоторые возвращаются. Из тех, которых город не смог пригреть.

Старик отодвинул бокал.

— Хватит, не надо переходить меру.