Анна Лупан - Обрести себя

Илиеш поспешно спрятал в карман часы, словно они были ворованные, и вытер руки о штаны. Вот в каких обстоятельствах суждено было встретиться с односельчанином! Стыд! Но кто же этот дед? От смушек, которые тот держал в руке, исходил острый запах, уже почти забытый запах детства, который потянул за собой целый хоровод сельских ароматов — зеленой травки, свежей борозды, цветущих деревьев, дыма с огородов, где по весне сжигают прошлогоднюю ботву и ветошь… Исчезла «толкучка», пропала толпа суетящихся людей. Перед глазами встал Чертов курган, по зеленому склону которого паслось стадо серых, будто посыпанных пеплом, ягнят. Была весна, ягнята резвились, как детишки. Боже ты мой, как это он мог забыть свое село, как он мог потерять сладкую тоску по родным местам? И под чем погребено это чувство? Под ничтожными будничными заботами о прописке и желанием избежать столкновения с Чуликой или матерью! Как он мог забыть о Чертовом кургане, когда все самое дорогое в жизни находилось именно там, на его крутом склоне, на его макушке?

Робко, чтобы не спугнуть видение, он направился по улочкам села от калитки к калитке, заглядывая через заборы во дворы, стараясь узнать имя старика, который терпеливо стоял перед ним. Незнакомые ему люди выходили к воротам, объясняли Илиешу, словно чужому. От этого он испытывал какую-то радостную боль. Так исколесил он все село, пока на нижней окраине не наткнулся на стариковскую хатенку, покрытую соломой. На заборе здесь каждое лето сушились огромные лепехи кизяка. По обе стороны ворот поднимались высокие ореховые деревья, ветви свисали над улицей, затеняя ее от солнца. Под орехами журчал великолепный родник. И вкусная же была в нем вода! Она сбегала по узенькой ложбинке в огород, образуя там небольшой прудик, в котором плескались утки. Если надо было кому-нибудь варить фасоль, он шел с любого конца села к этому роднику. Говорили, что в этой воде фасоль быстрей варится. Осенью, когда поспевали орехи, люди, пришедшие за водой, оставляли свои кувшины и ведра посреди улицы, а сами лезли на деревья. Хозяин этих деревьев был человек не злой, если ему и случалось увидеть, как воруют его орехи, он не швырял в наглецов камнями, а торопливо проходил мимо с бочарным инструментом под мышкой, делая вид, что ничего не замечает. Он был знаменитый на всю округу бондарь. Все валуренское вино бродило в бочках, сделанных его руками. Правда, иногда он останавливался под деревьями, но только чтобы предупредить тех, кто залез на них:

— Смотрите, будьте осторожны, а то упадете, греха не оберешься.

Его жена, такая же незлобивая, как он, высовывалась из окна и добавляла:

— Чтобы не испортили мне кизяки на заборе! Смотрите, слезать будете, не наступите на них!

Потом хозяин шел по своим делам, а в доме начинал стучать, отбивая танцевальные ритмы, ткацкий станок. Тетушка Иоана ткала замечательные холсты для тех, кто сам не умел или не хотел заниматься этим.

Дети знали добродушие хозяев этой хатенки и пользовались им сполна. Им принадлежали орехи у ворот.

Илиеш вздохнул, будто проделал громадную работу. Счастливо улыбнулся, еще продолжая ворошить свои воспоминания. Помимо всего Илиеша обрадовало то, что он, узнав старика, увидел его несомненное сходство с дедом Епифаном.

— Дед Пынтя?

Теперь настала очередь удивляться деду. Он сдвинул шапку на затылок, приподнял седые брови, несколько минут изучал Илиеша своим живым взглядом.

— Ты смотри, в самом деле знает!

— Чтоб вам прибавилось столько здоровья, сколько я перетаскал орехов с ваших деревьев!

— А-а! Орехов! Уже нету их. Высохли. Замерзли в холодную зиму. Сперва посохли ветки, что выходили на улицу, а потом остальные. Пришлось срубить. Половину двора завалил дровами. Несколько лет топил. Кажется, еще и сейчас осталось немного тех дров. На месте орехов сын Василе посадил тополя. Как начнут цвести, все пухом засыпают. Окна открыть нельзя. Огород как ватой завален… А сам чей будешь, не в обиду будет сказано?

— Ангелины Романа Браду.

— Ха! Видишь, где встречаются валуряне — на базаре! Комедия! — Старик хлопнул себя по коленям, засмеялся неожиданно молодым смехом. — А что, у Ангелины разве был в Валуренах сын?

— Еще какой! — Илиеш шутливо ударил себя в грудь.

Дед Пынтя, сощурившись, глядел куда-то через голову Илиеша. Немного подумав, он согласился:

— В самом деле был. Незаконнорожденный.

— Значит, помните меня! — этот возглас вырвался из самой глубины души Илиеша.

Парень неожиданно так разволновался, воспоминания о былом так живо захватили его, что он готов был упасть к ногам деда Пынти и разрыдаться, как ребенок.

Старик заметил внезапную перемену в собеседнике, испугался, что, может быть, ненароком обидел его.

— Не принимай близко к сердцу, я не то слово сказал. Прости старика. Теперь незаконнорожденных никто не считает. А вот тебя я запомнил. В старину люди реже переступали закон, вот ты и получился с отметиной. Все село тебя запомнило.

— Ну что вы, я не обижаюсь.

Но у старика была своя точка зрения на некоторые вещи:

— Не говори, это тоже горе. Человек должен явиться на свет, как написано в законе, а не с бухты-барахты.

— А что же делать с теми, кто явился без билета? На доску позора их вешать?

— Нет, конечно. Я не к тому. Человека нельзя обижать, как бы он ни появился на свет. Но порядок есть порядок. Иначе все смешается, получится хаос, как говорит один из моих внуков, который учится, чтобы выйти в доктора.

— А что? Хаос — это тоже порядок, пока еще не познанный нами.

— Уж здесь я не отвечу, потому что не я, а внук учится на доктора.

Илиеш Браду усмехнулся. Не имело смысла испытывать старика в той области, в которой он и сам не разбирался. После множества вопросов, которые задают друг другу встретившиеся после долгой разлуки односельчане, Илиеш спросил о том, что хотел узнать в первое же мгновение:

— Скажите, правда, что Лимпиада умерла?

Илиешу все еще не верилось, точнее — он не хотел верить и не мог примириться, что ее уже нет, хотя Чулика и Ангелина в день приезда подтвердили эту весть.

— Прошла и жизнь Лимпиады, как проходит все на земле… Сам-то разве не был на ее похоронах?

— Я в это время был далеко отсюда. Да и в разладе с ней находились.

— Смерть примиряет всех. Приезжай хоть на могилку. Она была неплохая женщина, много вынесла в жизни.

Дед прав, надо было бы взглянуть на ее могилу. Невидимый тормоз сдерживал его, в нем еще были живы отголоски давних событий, из-за которых он ушел из села. Тогда он наглухо закрыл калитку и решил не открывать ее никогда больше. Время успокоило многие порывы, утихомирило ожесточение. И все же тропка в прошлое была как бы перекопана. Случайные слова Пынти задели его старую боль, расшевелили воспоминания. Ему захотелось увидеть печку, держась за которую он впервые встал на ножки, поле, где, будучи еще ребенком, пропахал первую, неровную борозду, Чертов курган с тропинкой по крутому склону, Девичью долину с ее травами, где летом кричат коростели. Захотелось вдохнуть воздух села, настоянный на полузабытых ароматах, пройти по улице, где встретил свою единственную любовь и где судьба уготовила ему первый пробный камень, первое тяжкое разочарование. Хорошо было бы помириться с Ионом и с крестной. Разве можно жить так долго с обидой в душе? Они должны когда-то простить друг другу все, что было нехорошего между ними. Да, чтобы начать новую жизнь, он должен помириться с ними. И даже если ему предстоит пройти по своему селу никем не узнанным, облаянным собаками, как чужому, — и тогда он должен туда вернуться хоть на день, хоть на час…