Перч Зейтунцян - Самый грустный человек

Кабинет короля был маленьким, не больше десяти ква­дратных метров. Письменный стол, кресло, ковровая дорож­ка. На стене рядышком два флажка — королевский и буду­щей республики. Флажок республики из предосторожности и деликатности пока назывался эскизом и существовал в единственном экземпляре.

— Ну хорошо, поговорим немножечко о делах страны. Что с переворотом? Если не ошибаюсь, неделю назад гото­вился переворот.

— Провалился, ваше величество.

— Потому что бездарные...

— Но слава всевышнему, раше величество, что прова­лился. Неужели вы недовольны?

— Напротив, сейчас я снова самый счастливый король на свете.

— Тогда в чем же дело? — растерялся первый министр.

— Но вы мои министры, черт побери! — рассердился ко­роль. — И я не потерплю, чтобы мои министры были на­столько бездарны, чтоб не могли организовать какой-то пар­шивый переворот. Я всегда должен быть уверен в вашей силе. — Потом спросил угрожающе: — Послушай, скажи мне правду, ты ведь тоже был среди них?

— Да, ваше величество, — стал заикаться от страха первый министр. — И сейчас глубоко раскаиваюсь и готов провалиться сквозь землю.

— Напротив, ты выиграл в моих глазах. Наконец-то ты делаешься мужчиной, — подбодрил король своего первого министра и дружески хлопнул его по плечу. — А если бы я узнал, что ты был руководителем восстания, я бы обнял тебя и поздравил. Ну что у тебя еще?

— На севере страны волнения, ваше величество.

— Подавить. За один день. Но так, чтобы повстанцы не почувствовали. Не задевайте их достоинство. Еще? Нет, по­дожди минуточку... — Он стал грызть ноготь на большом пальце, жест настолько некоролевский, настолько человече­ский, что снискал королю большую популярность в наро­де. — Этот неграмотный узник... этот новоявленный ученый... который развил деятельность в тюрьме... о нем что, уже известно?..

— Да, ваше величество. Надзиратель полагает, что скоро о нем заговорит весь мир, а его прогнозы...

— А тебе не кажется удивительным, что птицы залетают в тюремную камеру? — прервал его король.— Любопытно, не так ли? Весьма любопытно. Что будем делать, первый ми­нистр? Как поступим? Этот несчастный не дает мне покоя.— Он стал расхаживать взад и вперед по кабинету. Он расха­живал из угла в угол и размышлял вслух, словно арифметическую задачу решал: — Если в тюрьме творит, зна­чит, свободен. Если свободен, значит, надо уничтожить. Ес­ли невозможно уничтожить и весь мир вскоре заговорит о нем... — тут он на минуту замолчал, потому что сделал от­крытие. — Значит, он наша гордость, первый министр, на­циональная гордость, и мы вынуждены сами дать ему свобо­ду. Это единственный достойный выход. — Король блестяще решил задачу, воодушевился собственным величием и сде­лался нетерпеливым. — Найди повод, быстренько, убеди­тельный повод... быстро, тебе говорят!..

— Мать узника здесь и просит вашей аудиенции, ваше величество.

— Мать узника? — растерялся король.— Что ж ты мне раньше не говорил?.. Нельзя ли не принять? Придумай что-нибудь. Скажи, что я ушел, что меня нет...

— Но вы искали повод. Более удобного повода не найти, ваше величество.

— Я не готов к беседе с ней, — всполошился король. — Если бы это был какой-нибудь король или министр, я бы как-нибудь выкрутился. Но я давно не имел дела с просты­ми людьми. На каком языке она разговаривает, она поймет меня?

— В вашей стране один общий язык, ваше величество.

— Как ? — опешил король. — Какой позор! При твоем по­пустительстве небось! Позор, полный позор. Ну ладно, об этом после поговорим. Скажи, пусть войдет.

Вошла мать Страуда, молча поклонилась и протянула ко­ролю прошение. Король никак не мог взять себя в руки и пытался не смотреть на нее. Поэтому он уткнулся в про­шение, несколько раз подряд прочел одни и те же строки.

Мать прибыла из глухой провинции. Она села на поезд и, не доезжая километров пятьдесят до столицы, сошла, потому что решила оставшийся путь проделать пешком. Когда ее спрашивали, почему она так поступила, она серьезно отвеча­ла :«Чтобы было время подумать, что королю говорить». В руках ее был маленький чемоданчик, все деньги, какие у нее были, она раздала нищим. Потом стала побираться са­ма. Да с такой легкостью, словно это бьщо ее привычным за­нятием. Обедала она раз в день и ела очень немного. Ночью спала в открытом поле, а утром засветло пускалась в путь. Это была уловка трусливого, несмелого человека. Она на­рочно создавала на своем пути трудности и лишения, чтобы внушить самой себе, что миссия ее справедливая. И действи­тельно, чем дальше, тем фанатичней делалась она. В конце концов вся эта бессмыслица родила в ней слепую веру, не­кую прямолинейную твердолобую непоколебимость. Как бы это ни показалось странным, сын был вроде бы даже и позабыт, как-то отступил на второй план. Она вообще шла воевать. Может быть, даже желая отомстить за неудачу, выпавшую в свое время мужу. Такая вот усталая, фанатич­ная и злая она дошла до столицы. В столице все это ей понадобилось, чтобы добиться одного: получить право свидания с королем. И когда это право было наконец получено и она предстала перед королем, это была прежняя обездо­ленная, безответная женщина, которая могла только плакать. И она заплакала.

Король растерянно смотрел на первого министра. Сейчас он был в самом деле очень и очень беспомощен.

— Первый министр, подумай, что можно сделать,— взволнованно сказал король. — Это действительно хоро­ший случай. Я хочу отпустить на свободу сына этой жен­щины.

— Это невозможно, ваше величество, — ответил первый министр. — Он совершил преступление. Преступление не мо­жет быть ненаказуемо. Если не будет лишения свободы, не будет и самой свободы.

— Нашел время изрекать истины. Вызови министра справедливости.

Мать встревоженно переводила взгляд с короля на пер­вого министра и хотела понять, что у этого министра против ее сына. Так и не поняв этого, она спросила себя: почему же король на стороне ее сына? Оба эти обстоятельства показа­лись ей чрезвычайно подозрительными.

Не постучавшись в дверь, вошел министр справедливо­сти.

— Послушай, сын этой женщины совершил убийство, но я хочу отпустить его на свободу. Как быть?

— Никак, ваше величество. Это нарушение закона. А ес­ли нарушится закон, наказание, предусмотренное для выпу­щенного на волю узника, должен буду понести я как ми­нистр справедливости.

— Ему двадцать лет только было, — послышался голос матери.

— Но разве это аргумент, мадам? Другого, более убеди­тельного аргумента у вас нет?

Мать покачала головой, ей показалось, она все сказала этой одной фразой.

— Как же быть все-таки? — искренне и озабоченно по­вторил король. — Кто учредил этот закон?