Перч Зейтунцян - Самый грустный человек

— Могу я видеть своего сына?..

— Сейчас что-нибудь придумаем, — шепотом сказал ко­роль. — Только чтоб никто не узнал. Обещайте, что это оста­нется нашей с вами тайной.

Он приподнял ковер, под ним на дощатом полу был ква­дратный люк. Король открыл деревянный люк, и внизу по­казалась одна из камер-одиночек Алькатразской тюрьмы. Ко­роль лег на пол и стал смотреть в щелку.

— Как его звать? — спросил он мать.

— Боб.

— Боб, а Боб... — шепотом позвал король. Послышался скрип кровати, и под люком возник человек. — А ну принеси лестницу... — тихо сказал король, — вон она, в углу.

Страуд принес лестницу, прислонил к люку. Король паль­цем подозвал мать. Мать с осторожностью спустилась по лестнице и очутилась у сына на руках.

— Боб... как же ты похудел... мальчик мой... и небри­тый...— Два обстоятельства, которые мать не могла не заме­тить с первого же взгляда. И дальше вопрос, который ее тревожил и который надо было первым делом выяснить: — Тебя тут не бьют, Боб?..

— Нет, ма, что ты говоришь! — засмеялся Боб.

— А голодом не морят?..

— Да нет же, ма, почему должны морить голодом?

— Будь всегда послушным, слушайся их, Боб... если бу­дешь так себя вести, может, пожалеют, отпустят... слышишь, сынок...

Она враждебно, осуждающе оглядела стены, увешанные клетками, в которых щебетали различные птицы. Житейский опыт и любовь подсказали ей, что именно это и есть знак не­покорности сына. Еще что выдумал, подумала она, какие-то дурацкие птицы, зачем ему все это...

— Не беспокойся, ма... Расскажи лучше о себе... — Страуд все еще не мог прийти в себя. — Как ты?.. Ноги не болят больше?.. Как соседи поживают? По вечерам опять заходишь к ним? В карты играете по-прежнему? Ты всегда проигры­вала, ма... и все равно продолжала играть.

— Боб, это правда, что тебя не бьют?..

— Э, ма... а помнишь, как ты меня лупила?

— Один только раз, Боб...

— Я не хотел идти в школу... Сказал, что палец болит. Ты перевязала на ночь палец, и я, счастливый, заснул. Утром ты спросила меня: «Ну как палец?» Я схватился за палец и застонал, а ты меня хорошенько отколошматила и отправила в школу. Потому что ночью ты сняла повяз­ку с моего пальца и перевязала тот же палец на другой руке.

Мать с сыном засмеялись, им обоим хотелось бы, чтобы у этой истории было побольше деталей.

— А как это случилось, Боб?.. — вдруг сделалась серьез­ной мать. — Ну, это...

— Не надо, ма. Зачем тебе, какая польза от этого?

— Верно, верно, не надо, — как-то рассеянно сказала мать. — А правда это, до меня дошло, будто из-за какой-то женщины ?

— Приблизительно, — уклонился от ответа Страуд.

— Боб, а ты не женишься на ней? — забеспокоилась мать, и в глазах ее показалось что-то недоброе.

— Нет, ма... уже невозможно... Тот человек между нами... если мы женимся, мы возненавидим друг друга...

— Значит, не женишься ? Слава богу, — обрадовалась мать. — Ты даже не знаешь, как меня успокоил. Словно ка­мень с души упал. — И она серьезно добавила: — Мы поды­щем тебе хорошую девушку.

— Мадам, поторапливайтесь, — сказал король, который, лежа на полу, наблюдал за ними в щель. — Ко мне могут при­йти. Неудобно. Что подумают?

Свидание показалось матери очень коротким. Она никак не предполагала, что попадет сегодня к сыну, и ничего для него не взяла с собой.

— Да мне ничего и не надо, ма...

— Погоди, погоди... — Она панически стала рыться в кар­манах, вывернула их, собрала всю мелочь и сунула Страуду в руку. — Обижусь, Боб, так и знай, что обижусь, не отказы­вайся... — Потом скинула обувь, сняла черные носки, протя­нула их Страуду. — Молчи, бери и не разговаривай. Наде­нешь, когда будет холодно. Какое еще стыдно, никто не увидит. — Она сняла с головы платок, протянула сыну, — пригодится, мало ли. Она дала ему свои варежки, носовой платок, маленькое зеркальце, расческу. Больше у нее ничего с собой не было. Страуд не мог противиться и только улыбался.

— Поторопитесь, мадам.

— Ма, кто это там говорит?

— Это наш король, — шепотом сказала мать.

— Какой король? — удивился Страуд.

— Наш... мой и твой.

Страуд, опешив, посмотрел вверх. Король улыбнулся ему в щелочку и помахал рукой.

— Это я, Боб, твой король. Не думай обо мне плохо. Я виноват, знаю. Ты на моей совести... ведь я отец тебе. Я всем отец. Ах, если бы твоя мать сумела вовремя оградить тебя. Если б ты не бродяжничал всю жизнь. Но все эти «если» в конечном счете бьют по мне... Да, да, это все моя вина.

— Нет, ваше величество, — вздернув голову, трезво ска­зал Страуд, — у нас с вами ничего общего. Вы сами по себе, я сам по себе. Это именно так. Виноват тот Мужчина.

— Тот Мужчина я.

— Вы знали его?

— Нет, конечно же нет. Ну ладно, помоги матери подняться.

Страуд и мать обнялись. Мать со слезами на глазах, босая, держа в руках туфли, поднялась по лестнице. С последней ступеньки, что-то вспомнив, она обернулась:

— Боб, ради бога, перестань возиться с этими птицами... Это может рассердить их... будь скромным, будь по­слушным...

Люк закрылся.

Страуд, задрав голову, смотрел на знакомый потолок и пытался понять, где же щель от люка.

— Я обо всем позабочусь, — говорил наверху король мате­ри. — Найму самых знаменитых адвокатов, приглашу из-за границы. Сначала все расходы возьмете на себя вы, а когда у вас не останется ни гроша и вы достигнете степени нищен­ства, я приду вам на помощь. Я знаю, у меня нет права ли­шать вас акта материнского самопожертвования. С моей сто­роны это было бы нечутко...

— Ваше величество... но почему так получилось... почему вы не смогли ничего сделать? — Она зарыдала, в эту минуту ей было жалко и себя, и сына, и умершего мужа, и коро­ля. — Какой же вы после этого король...

— Понимаю, понимаю, — искренне вздохнул король, — но именно в этом наша сила, в демократии. Век тирании про­шел. Давно прошел, мадам.

Он взял мать под руку и проводил ее до дверей. Потом вернулся, встал прямо там, где был люк; внизу еще виднел­ся Страуд. Король прислушался.

— Мама... я боюсь... не оставляй меня одного...

— Кажется, мои расчеты оправдались... — пробормотал король.

И король снова стал решать в уме арифметическую зада­чу: если этот неграмотный узник творит, значит, он свобо­ден, если свободен, значит, надо уничтожить, если невоз­можно уничтожить, если так и так весь мир вскоре должен услышать о нем, значит, он гордость, национальная гордость, значит, надо освободить...

— Расчеты были верные... — Король томно развел рука­ми.

Потом поднял занавес и прошел в другой кабинет, чрезвычайно просторный, ошеломляюще роскошный. На сте­не красовался один-единственный флажок — символ коро­левства, и, что самое главное, здесь было полным-полно стульев.

- Фактография

Пернатое семейство Страуда росло день ото дня. Человек этот, приговоренный к пожизненному безделью, не имел ни секунды свободного времени. Он выкармливал птенцов, на­блюдал за их повадками и даже обучал птиц различным трюкам. Это было поистине чудо: в искусственных усло­виях, в тюрьме, птицы размножались, давали потомство. За один год число канареек достигло пятидесяти. Страуд по­просил передать канареек его матери, с тем чтобы она прода­ла их и выручку взяла себе. Ежедневно, ежечасно, ежеми­нутно Страуд наблюдал за своими подопечными. Теоретиче­ские познания, почерпнутые из книг, он незамедлительно применял на деле. Когда одна из птиц погибла, Страуд осколком разбитой бутылки и ногтями произвел вскрытие и ознакомился с анатомическим строением птицы. Постепен­но Страуд изменился, стал неузнаваемым. Его единственным желанием было учиться, постигать тайны природы, изучать животный мир и причины его многообразия. И чем больше он узнавал, тем более несовершенными считал свои позна­ния. Тюремный библиотекарь с удивлением отметил, что за эти годы Страуд проштудировал около десяти тысяч книг. Однажды Страуда постигло несчастье. Птицы его одна за другой стали болеть и умирать. Страуд при помощи книг определил у них злокачественную лихорадку. Его ужаснуло описание этой неизлечимой болезни. Все совпадало. Точка в точку. С большими трудностями он получил из тюремной больницы кое-какие лекарства и стал составлять различные смеси из них, все время меняя дозы. Он проделывал опыты над умирающими птицами, чтобы спасти остальных, еще не заболевших... После долгих и неудачных попыток ему нако­нец удалось спасти одну птичью жизнь. Он не верил, что на­шел средство борьбы с неизлечимой болезнью, то есть от­крыл лекарство, над которым ученые всего мира тщетно бились десятки лет. Открытие это имело колоссальное значе­ние не только для орнитологов, но и для хозяйства страны, для его государственного бюджета. Страуд написал о своих опытах книгу, следом еще одну, затем третью. Книги эти ста­ли известны в Советском Союзе, Англии, Франции, Голлан­дии, Бельгии, Японии, Австралии и сделались необходимым пособием для орнитологов. Они были изданы даже по систе­ме Брейля — для*слепых. Страуд ничего не знал об этом. Он узнал про все это через много лет. К тому времени он напи­сал еще несколько книг и являлся крупнейшим авторитетом в области орнитологии. Ему позволено было переписываться с отдельными учеными и научными обществами. Единствен­ное условие — никто не должен был знать, что адресат — уз­ник. Корреспонденция прибывала по адресу: абонементный ящик 7, до* востребования. Он получал со всех сторон при­глашения и хранил упорное молчание. Впоследствии, много лет спустя, когда тайна всемирно известного орнитолога бы­ла раскрыта, все задавали один и тот же вопрос: как смог полуграмотный узник с трехклассным образованием обрести славу мирового ученого, несмотря на то, что был поставлен в такие условия, когда вообще исключается любая возмож­ность достичь чего-либо? И все, словно сговорившись, дава­ли одно и то же объяснение: всю свою любовь к жизни он выразил посредством птиц.