Альберт Лиханов - Встречи

— Ладно, пошел я наряд давать, чтобы снаряжали лошадь в МТС за горючим…

На другой день, в понедельник, утро выдалось на редкость ведренным. Накануне далеко за полночь разошлись из дома председателя комсомольцы и, вздремнув часа три, с восходом солнца были уже у трактора. Ночью они спланировали всю работу на сегодняшний первый день коллективной пахоты. На радиаторе трактора прикрепили красный флаг, написали транспарант:

«С успехом потрудиться, колхозники колхоза «Новая деревня!»

Елохов вернулся с поля. Закончились последние приготовления, и председатель подал сигнал. Зарокотал мотор. Ефим взобрался на сиденье. Анфиска с Антоном подняли транспарант на высоких палках, встали впереди трактора. За машиной — восемь лошадей, впряженных в плуги. Все двинулись в поле. Из домов, разбуженные гулом, выскакивали сонные бабы и мальчишки, вливались в толпу. Колонна, человек в сотню, вышла из кривых улиц за околицу.

Сойдя на пахоту, трактор остановился. Елохов попросил Ефима заглушить мотор и обратился к людям:

— Сегодня для нас, товарищи колхозники, наступил долгожданный волнующий час. До этого дня мы все добывали себе хлеб, кто как мог. Не хватало земли, не хватало хлеба. Теперь эта земля наша, нам дала ее Советская власть. Но не в одиночку мы ее будем обрабатывать, а сообща. В добрый путь!

Зарокотал мотор трактора. Ефим пустил его, и три лемеха вгрызлись в землю. Трактор, покачивая стальными боками, уходил все дальше в поле, оставляя за собой черные грядки.

Земля парила, вывернутые пласты свинцово отливали в лучах солнца.

Ребятня не удержалась, гуртом повалила за плугом. Петрунька, запутавшись в полах зипуна не по росту, упал. На него заорали:

— Уходи, уходи, затопчет!

Вокруг захохотали.

— Да он же не туды идет.

Из толпы выступила двухметровая фигура деда Перетягина. Она согнулась пополам, прокопченные руки кузнеца поднесли к носу две горсти свежей пашни.

— Давеча бахорили, что запахнет керосином, ежели трактором пахать. А я чую — вроде не пахнет. А?

— Брехня это. С чего бы ей пахнуть, с трактора капельки не упадет, комсомольцы обиходили его, — подал кто-то голос из толпы.

Дед Перетягин размашисто зашагал по борозде, догоняя Елохова.

— Обскажи мне, председатель, все как есть обскажи. Бахорили, бестолково пашет трактор. Землю бузует?..

Елохов внимательно посмотрел в глаза Перетягина. Тот стоял возле председателя, возвышаясь над ним могучей глыбой, держа на ладонях вытянутых рук землю. Но прокопченное кузнечным чадом лицо его, вся большая фигура выражали столько неуверенности, таили в себе такую неподдельную заинтересованность, что Елохову тут же захотелось разрушить сомнения Перетягина.

— Стой! Останови машину, Ефим! — крикнул председатель и замахал руками. Вместе с Перетягиным он подошел к трактору со стороны плуга.

— Померяй глубину — четыре вершка будет? — и сам же себе ответил: — Будет. Но до песка еще далеко. Да и не к чему он нам, песок-то…

— Да я к чему это, — забасил Перетягин. — Ежели так пахать — хорошо, а вдруг земля податливей — три лемеха полезут, не плужок, не вырвешь.

Елохов попросил Ефима вспахать поглубже. Тот покрутил рукоятку плуга и пустил трактор. Через метр-полтора лемеха вонзились в почву почти полностью. Мотор задымил, зарокотал натруженно. Борозда получилась глубокая, пласты зажелтели песком.

— Вот она, бузыга. А теперь мельче, Ефим! — покрутил рукой в воздухе Елохов, подавая знак трактористу. Тот исполнил просьбу.

— Еще мельче, еще.

Лемеха пошли мелко — на вершок; земля крошилась и не заваливала жнивье.

— Вот видишь, Никифор Зотович, пахать мы будем так, как потребуется. В отличие от лошадей — и быстрее, и качественнее…

Елохов заметил: будто дрогнули мускулы на черном лице кузнеца, будто посветлело оно, разбежались морщины, обнажая в складках въевшуюся копоть. Может, потому, что разрешились его сомнения, а может, оттого, что председатель назвал его по имени-отчеству. Высокий и черный, стоял он на пашне, устремив взгляд из-под лохматых бровей туда, где на косогоре борозда сливалась с горизонтом.

Зеваки понемногу разбрелись по домам. Ближе к лесу, где сырее земля, один за другим вели свою первую коллективную борозду восемь пахарей. Ритмично гудел двигатель трактора. Елохов уже давно сошел на обочину, а Перетягин так и стоял неподвижно на свежей пахоте…

В тот день Андрей Балыбин пил с обеда, чего с ним никогда не случалось. Залпом выпил пять стаканов медовухи, но она его не разобрала. Тогда он сходил в лавку и принес две четвертинки водки. Сыну приказал:

— Веди-ко свово дружка, долговязого…

Аксинья хотела было усовестить мужа, да вовремя одумалась: хмур «сам», а под горячую руку не попадайся — отшибет печенку. А причина для пьянки была у Андрея. И веская. Еще по снегу на сходе объявили, что все поля — Отноги, Кулиги, Выгорожные полосы переданы колхозу. Балыбин про себя размышлял: «Забрали землю, и пущай! Чем только обрабатывать будут, на восьмерых клячах далеко не уедешь…» Но, выходит, рано радовался: сегодня в деревне черт весть, что творится! Переполох будь здоров какой наделал этот трактор…

Пришли с улицы Кирилл и Юля. Уселись за столом.

Балыбин молча налил парням водки. Закусывали мало, только хлебали моченую бруснику, и парни быстро распьянели.

Юля разомлел от водки, расхрабрился. Облокотился на столешницу, будто дома, и заплетающимся языком прохрипел:

— Совет нам дай, дядя Андрей, как быть: Анфиска на нас фыркает и других против настраивает. Али мы хуже этого Ефимки-мазутика?..

Кирилл под столом пнул ногой Юлькину ногу: нашел время…

— А я… А мы — ничего.

Балыбин усмехнулся. Налил еще в стаканы водки.

— Гляжу я на вас и думаю, — начал он, — не хуже вы Ефимки и Антошки неотесанного. А только к чему ваша краса… Сиди, не ерепенься, — усадил попытавшегося возразить Юлю. — Ваша краса, что суп без приправы. Думаешь, отчего такие вкусные супы варит Зима-Лето? Корешки разные, травку кладет, приправу, значит… Вот так… А ваша краса, что суп без приправы. Делом надо, делом приправить красу-то. А Ефимка, гля, трра-а-кторист! Вот то-то!

Хотелось Андрею Балыбину парней, особенно Юльку, за живое задеть, в самую душу уголек бросить, чтобы запылала она ненавистью, разгорелась огнищем, да сам же от своих слов возбудился. Выскочил из-за стола, крупно зашагал по избе, гремя сапожищами.

— Тракторист да трактор, как бельмо на глазу теперь… А вы: хуже-лучше… — с сарказмом выдавил последние слова. Но вдруг успокоился, притих, сел за стол. Разлил еще водки по стаканам, из одного выплеснул себе в рот.

Видя, что на дворе уже порядком стемнело и Юля достаточно пьян, Балыбин притворно подосадовал: