Альберт Лиханов - Встречи

— Ведра, поди, три испортил сегодня керосину — соль просыпал в него. Не горит после этого, хошь убей.

Водку уже допили, и Балыбин вытащил из-под лавки полчетверти медовухи. Наливая ее в стаканы, незаметно для Юльки моргнул сыну, дескать, не пей. И обратился к Юльке:

— К слову пришлось… Третьего дня твоя мать просила соли… Унеси-ка, а то все забываю, — подал он Юльке кошель, в котором было килограмма три соли.

Плохо соображая, спроваженный Юля плелся домой. Ночь стояла темная, еще по-весеннему прохладная. Кое у кого в окнах проблескивали светлячки лампушек. Дома по обоим берегам речки, словно курицы на насесте, прикорнув, сонно дремали.

Душно было в избе Балыбиных, и Юля шел в расстегнутой косоворотке. На улице он охлынул, голова немного освежилась, и к нему стала возвращаться способность мыслить.

Рос Юлька в небольшой семье: отец, мать, бабушка по отцу и он. Как помнит себя Юлька, отец все мечтал: сначала купить лошадь, потом вторую, потом скопить деньжат и открыть лавку. «Опосля поглядели бы: кто — кого!» — повторял он. В доме знали: хочется ему с Балыбиным потягаться. В семье страшно скупились. И на кусок хлеба, и на отрез материи. За скаредность в Ошлани звали семью Маричевых скупердяями.

Как-то маленький Юлька принес с улицы пуговицу. Хорошая была, с четырьмя дырками, перламутровая. Юлька хотел поиграть, но увидела пуговицу бабушка.

— Где взял? — зыкнула она было. — Нашел? Молодеч! Хозяином будешь!.. — похвалила Юльку и тут же спрятала ее в баночку из-под чая. — Отеч тя похвалит, — пообещала бабка.

За ужином она похвасталась поступком внука. Отец, скупой на похвалу, удостоил на этот раз Юльку ласковым взглядом.

Едва Юлька дождался следующего дня, чтобы тут же пуститься по улице в поисках пуговиц. Но они, как назло, не попадались. И потащил Юлька в дом все, что было хоть мало-мальски годное для домашнего хозяйства. Отец и бабушка не нахвалились им. Но сколько раз был бит Юлька мальчишками за воровство их немудрых игрушек. Однажды сверстники в отместку сыграли над ним шутку: посадили на липовое дерево, высоко от земли, дескать, поглядишь оттуда и увидишь, как на дне Потанки золото блестит. А сами с хохотом разбежались. Долго сидел Юлька на суку, боясь упасть. Тогда-то у него и случился впервые нервный тик — стало подергиваться правое плечо. Слезть с дерева ему помог Кирька Балыбин. С того и завязалась у них дружба.

Однажды, когда друзьям было уже лет по шестнадцать, Кирька предложил:

— Поймать надо Анфиску…

— Это зачем? — удивился Юлька.

— Поцеловать хочу…

— Фью, — свистнул Юлька. — Вот это да!

— Меня она боится — за версту обходит. Или за мамкину юбку держится, когда у нас работают. А тебе сподручнее, раз у тебя к ней никакого дела не имеется.

— Ну-у… — ошарашенный таким оборотом дела, Юлька стоял, открывши рот.

— Ну-у, загну-у, — в тон Юльке протянул Кирька и указательным пальцем щелкнул друга по ноздре. Юлька нервно дернул плечом.

Как и условились, подкараулили Анфиску они в вересниках, когда она шла из-за овинов: помогала там матери лен расстилать. Долговязому Юльке, чтобы замаскироваться, долго пришлось за кустом вереска сидеть на корточках. Где-то поодаль скрывался Балыбин. Ноги у Юльки онемели, заломило их от боли. Он уже подумывал плюнуть на эту затею, но страх перед силой Кирилла заставил его перебороть огромное желание распрямиться до хруста в суставах.

Невдалеке послышалась песня. Несомненно, это пела Анфиска. Ее юный голос лился звонко, но иногда ломался. И в этом была своеобразная прелесть.

Юлька даже на какое-то время забыл и о боли в суставах ног, и о страхе перед Кириллом. Он немало слышал песен. Это были «долгие» песни про кручинушку горькую, про могилку вдали от родины. Пели их бабы на свадьбах, деревенских вечеринках, грустя о чем-то им только ведомом. Но такие песни пролетали мимо Юльки, словно осенние листья, падающие с дерева, безучастные ко всему живому. Не бывало еще такого с Юлькой: в груди у негр что-то вроде теплое прокатилось, приятное. В висках пружинисто запульсировала кровь.

Сквозь корявые ветки вереска Юлька близко увидел девушку. Она шла, мягко ступая босыми ногами, чуть наклонив голову; коса — черная, толстая, покоилась на груди. Приоткрытый рот резко очерчивался сочными губами. Юльку охватило волнение; он закрыл глаза, и на какой-то миг воображение вырисовало картину предстоящего: Анфиска бьется в его руках, а Кирька лезет целоваться…

Юлька резко выпрямился.

— И-и-и!.. — взвизгнула Анфиска и присела от неожиданности. — Ты чего?

— Я ничего…

Юлька нервно дернул плечом. И видя, что Анфиска продолжает стоять, зашептал громким, свистящим шепотом, облизывая сухие губы:

— Беги скорее… Беги! — и пошел на девушку с растопыренными руками, чтобы видел Кирилл, будто пытается ловить. В глазах Анфиски мелькнул испуг, и она, круто повернувшись, побежала.

Остановившись, Юлька так и стоял с растопыренными руками и шептал:

— Беги, беги…

— Балда! — сильный удар в ухо свалил Юльку наземь.

Он лежал, неловко подвернув под себя левую руку, и глядел в серую землю; он знал: если встать, значит, еще раз придется слететь с ног. А Кирилл стоял над ним и чертыхался:

— Нашел же я кого в помощники взять… Слюнтяя!..

Но через неделю Кирилл утащил у отца бутылку браги и пришел «на мировую» к Юльке. Выпили, и Юлька расплакался, поклялся «в верной верности».

И все же часто при виде Анфиски у Юльки возникало чувство, какое его охватило в вересниках. Но нечего было и думать, чтобы поговорить с Анфиской, побыть наедине. И он злился на Балыбина, на себя, на свою судьбу. А тут еще Ефим появился. Юлька всем нутром почувствовал, что Ефим на своем тракторе такую борозду пропахал между ним и Анфиской, что и с разбегу не перепрыгнешь. Но в сознании теплилась какая-то надежда, и он мучительно искал возможности, лишь бы Анфиска удостоила его хоть взглядом, хоть словом. Однажды он даже пошел с комсомольцами работать на строительстве фермы, усердно подавал доски на крышу, таскал кирпичи в котлянку, месил ногами глину. Но через несколько дней отыскал его Балыбин.

— Ты, паря, забываешь, с кем дружбу ведешь? Али богатым стал?..

Кирилл не зря намекнул на богатство. Еще прошлой весной дозарезу захотелось иметь Юльке такие же сапоги, как у Кирилла. Да где там, с отцом он даже говорить об этом боялся. А Кирилл, покумекав, принес из дома несколько поношенные:

— На мои. Для друга ничего не жалко. Даст бог, рассчитаемся…

Несказанно обрадованный, Юлька на вечеринку пошел в начищенных до блеска сапогах. А теперь, видишь ты, как дело обернулось.