Владислав Владимиров - Закон Бернулли

«Вот вы, во втором ряду! Вык-лю-чи-те-ка свою шарманку! Без моего разрешения не записывайте! А я, уважаемый, на пленку не раз-ре-ша-ю!» И в подтверждение, разогнувшись и снова став громадным, возмущенно постучал по громко забулькавшему микрофону несколько раз указательным пальцем.

Нея обмерла. Она ожидала всего — наводнения, землетрясения, пожара, но такого э к з е р с и с а никак не ожидала. Поэт п л а т и л Бинде-Пургамаеву его же монетой. Все кругом замерли, не дыша. Как же — читал поэт оду о великих печалях, великой любви, о холоде и голоде и вдруг вроде бы как мелкого жулика словил. Тишина воцарилась невероятная. В ней Лаврентий Игнатьевич громко, на весь зал, щелкнул клавишей, выключая магнитофон, суетливо передал его на колени жене, но потом сел независимо, выставив вперед живот и красный нос.

Поэт не стал долго ждать и начал нараспев читать стихотворение о красноносом подлеце, который в трудное время войны наживался на спекуляции. К Лаврентию Игнатьевичу Бинде формально эти стихи никакого отношения не имели, да и не могли иметь, но поэт испепелял его взглядом и строками, с решимостью апостола правды и справедливости мстя за урезанные ничтожным Пургамаевым гонорары и невыплаченные две сотни к о н с у л ь т а н т с к и х рублей.

Лаврентий Игнатьевич заерзал в кресле, повернулся к соседу слева и стал что-то с жаром объяснять, прикрывая рот ладонью, похоже, оправдывался. Сосед безразлично дернул плечами и всем видом дал понять, что ему интереснее слушать не Бинду, а поэта.

— Ну как, права я была? П р о с и л? — подала голос Ритка Вязова, когда Нея вернулась за свой стол. На всякий случай надо было поднять словарь Мюллера — шестьдесят тысяч слов и выражений, откуда он в Народном контроле? — и загрузить словарь в сумку.

Нея нарочно пропустила мимо ушей вопрос Ритки, попыталась небрежно взвесить темно-синий том в руке, но не удержала его:

— Ну и фолиант! Гвозди можно заколачивать!

— Задание на выезд? — теперь тихой проницательностью наливались глаза Мэм.

— Ага, — решила Нея поощрить нетвердую союзницу святой правдой ответа.

— И всего-то? — разочарованно протянула Ритка. — Тогда о чем же вы столь долго любезничали, маркиза?

Дождь молотил в открытую форточку, на стол сеялись приятные мелкие брызги.

— Во дает! — восхитилась дождем Ритка. — Такси, что ли, спросить? А тебя транспортом снабжает шеф?

— А то?

— И куда? — поинтересовалась Мэм. Ей по душе пришлась святая правда, и она жаждала ее еще.

— К какому-то Коновалову. Лаврентий Игнатьевич адрес дал.

Мэм успокоилась, но Ритка навострила уши. Она стояла у открытой форточки и ловила красивым личиком дождевые брызги, приятно жмурясь. Нея вспомнила, что у Ритки есть большой Друг в Народном контроле, и решила про контроль не говорить. Хватит с нее Коновалова. Коноваловых много, как Ивановых, Ахметовых и Петровых. Они есть и в Народном контроле, и в газетах, и в санэпидстанции. Однако Ритка не стала уточнять и, разжмурив большущие глазищи, пропела:

— Э-эка ты ласково после тарабаров — Лаврентий Игнатьевич!

— Тише, бабоньки, слышно же! — громким шепотом предостерегла Мэм, косясь на внутреннюю дверь.

— А на черта! Брюх свет врубил и снова на телефоне повис, — отмахнулась Ритка пренебрежительно и с издевочкой. — Ты что, не знаешь, кого он между тремя и четырьмя часами телефонным способом… милует?

Прыснули со смеху, и Ритка рассудительно молвила:

— Вот мы все хихоньки, а там, глядишь, — она повела глазами в потолок, — нам нового начальника подбирают!

— Может, и подбирают, — подтвердила Мэм.

Нея поняла, что, пока она была у Бинды, девчата что-то разузнали. Ритка не выдержала первой:

— Ой, Нейка, что я слышала! Наш Брюх-то не только с поэтом, а вообще мастак. Мастак, да захомутался! Мэм знает.

Мэм кивнула.

— В каких еще аферах? — спросила Нея, не справляясь с томом Мюллера, который не хотел помещаться в сумке.

— С грошами! — мстительно сказала Ритка. — С мандаринами! С гвоздиками! Со ставкой незаконной для персонального холуя — Гришки! И кое с чем еще, за что по головке не погладят.

— И откуда все это известно?

— От соседей, — Ритка кивнула от окна на стенку. — Там у Полинки Роговых сестрица учетчицей писем в редакции работает, я их как облупленных знаю, врать не будут, она сказала мне, что письмо поступило не почтой, а один персональный пенсионер передал и ушел, а когда распечатали, оказалось, про Брюха и его проделки.

— Пенсионер?

— Пенсионер. Только в письме подписи нет и адреса, но это дела не меняет. Теперь Брюху туго придется, раз письмом заинтересовались, надо бы расчесать крепенько, потом «По следам наших выступлений» тиснуть!

— А пенсионер настоящий? — спросила Мэм.

— Кто знает! Но там собираются с нами по отдельности беседовать, пройдут или проедут по домам.

— Ко мне долго ехать придется, — отчужденно сказала Нея, продолжая бороться с неподатливым Мюллером.

— А у них машина, быстро обернутся.

— И зря. Уедут с пустыми лапами.

— А это почему?

— Да потому, — раскачивала Нея сумку, втискивая словарь, — да потому, что мне всегда были и будут противны анонимки, даже если в них голая правда! Ну лопали мы эти мандарины! Ну любовались гвоздиками! Ну Гришка полдачи купил без домика на «левые» деньги и на те, которые отваливает ему Брюх, но ведь Гришка и за механика вкалывает!..

Мюллер наконец сдался. Нея застегнула «молнию», сумку швырнула на пол.

— Тише! — потребовала Мэм. — Заголосила, как на собрании!

— А! — отмахнулась Нея. — Брюх сейчас, как глухарь на току, ничего не слышит, перья распустил.

— Так ты что предлагаешь — отказаться от беседы? — Ритка растерялась без поддержки подруги.

— Надо подумать. Отойди от форточки, простынешь!

— Не. Я — девка закаленная, — неспроста вышла у Ритки двусмыслица «Нея — девка закаленная».

— Стоит ли думать? — Мэм поправила шиньон и, задумчиво сузив глаза, посмотрела в окно на трамвайную остановку, где под навесом собралось несколько мокрых зонтов. — У Бинды в газете братец сидит, в аккурат, кажется, он у них главный фельетонист. Вот вам и ситуация! Неужто братец о братце фельетон напишет? Ни в жисть!

— Прикажут — напишет! — убежденно сказала Нея. Она тоже встала, подошла к окну и тоже посмотрела на остановку. — На первый случай надо сказать этим вашим Салтыковым-Щедриным, что будем толковать с ними, если покажут письмо с настоящей подписью и не на задворках, а пусть несут сюда, честно, без всяких финтов. Я так считаю. И еще я считаю Бинду не совсем конченым, его можно воспитывать!

— Ого, нашелся наконец Песталоцци! — притворно восхитилась Ритка. К остановке подкатил трамвай, и зонты зашевелились. — Но, в общем, тебе пора выдавать премию или новый кулек мандаринов, а поверх дюжину гвоздик и три червонца из ставки, которую Гришка, наверное, делит с Брюхом пополам. А теперь пусть на троих: тебе, себе и шефу!