Владислав Владимиров - Закон Бернулли

С Виталием Ильичом, тотчас же вспомнила Нея, она уже однажды встречалась. На шоссе. Это он милостиво подвез ее и Бахыта до города на вишневой «Ладе», выложенной изнутри шкурами. По-божески подбросил, обожатель автокомфорта — за трояк. «Трефовый валет», кажется, не узнавал ее или прикидывался, что не узнает, стеснительно пряча под стул остроносые штиблеты. Но она-то хорошо запомнила его худую, чисто вымытую шею, жидковатые длинные волосы, от которых пахло дорогим шампунем, дребезжащий голосок, жалобы на трудности с высокооктановым «бэнзыном» и приличным техсервисом.

Все озадаченно молчали. Муленчук погасил пылкость во взоре и принялся тщательно разминать папироску. Сигарет курить он тоже, как Зарьянов-старший, не научился.

Когда Муленчук заговорил снова, его притворный голос заметно усложнился — и вроде зазвучал уверенно, с прежней ободряюще-любовной интонацией, но эту натренированную педсоветами и собраниями интонацию насквозь прошибала растущая обеспокоенность, и было похоже, что солидный директор не по своей воле съезжает вниз, как с высокой детской горки скользит.

«Виталий Ильич у нас («Ах, уже у вас!» — отметила Нея) преподаватель молодой, однако уже опытный и отзывчивый. Предмет знает хорошо, как фактически, так и методологически. К тому же ему, — принудительно улыбнулся директор, и улыбка вышла совсем жалкой, — и квартиры не надо, а ежели надумает, авось уломаем всем миром уважаемого Никиту Никитича…»

Тому, что далее говорил директор, как он раскуривал папироску и, волнуясь, оправдывался перед товарищем Эстерлевым, помрачневшим от упоминания его фамилии, Нея предпочла не быть свидетелем. Вставая, она слишком громко двинула стулом по полу. Всколыхнулся на звук представитель облоно, как при скрипе пера, пишущего персонально на него докладную. Она спокойно поставила стул на место и, не обращая внимания на явно взволновавшегося товарища Эстерлева, вышла прочь. Ей потом все рассказали, как заступались за нее онемевшие на т о м собрании учителя и как старшеклассники ходатайствовали за нее, но в школу она после этого зашла только раз — написать заявление «по собственному желанию» и забрать трудовую книжку, куда старательная секретарша директора, ее ровесница, вписала все благодарности и заверила их круглой печатью.

Эти благодарности с нескрываемым удовольствием перечитывала Мэм и докладывала о них Бинде. «А с пропиской городской как?» — вопрошал Бинда сразу ее и Мэм. «Прописка, — ответствовала Мэм, — у двоюродной сестры». — «И все законно?» — интересовался Бинда, но по удовлетворенности в интонации его голоса было понятно, что новая работница, на свадьбе которой ему доводилось некогда сиживать, вполне подходит еще и потому, что теперь она вполне свободна от мужа, с отцом которого он очень хорошо знаком.

Надо ли, чтобы знал обо всем этом заботливый доктор, спросивший у нее простодушно:

— Учить, что ли, стало некого?

И Нея, подумав, ответила:

— Да нет, учить есть кого. Но только в младших и средних классах, а старшеклассников мало. Кто работать уходит, кто в армию, кто в город доучиваться — считается, при поступлении в вуз или еще куда, что городской аттестат сильнее.

— Нуте-с? Вот никогда не слышал! — заприметил недосказанное доктор. — У меня три взрослых сына инженеры, внучка — вам коллега, работает в Смоленске, и все, представьте, сельские школы пооканчивали!

Он поставил в записях разовой карточки жирную точку и отложил старомодную ручку с давно позабытым всеми перышком «86» в желобок мраморной подставки тоже старомодной чернильницы в виде пузатенькой вазочки с никелированной крышкой, которая поблескивала на солнышке.

— А вы? — спросила Нея, пряча неловкость.

— Что я? И я тоже сельскую оканчивал. Только, представьте, очень давно, — вздохнул старичок. — Потом в город подался на заработки, когда родители в голодный год поумирали. Кем только не был! Страшно вспомнить. Потом Советская власть помогла стать врачом. Много на селе работал, переквалифицировался, когда надо было.

— Ну а тогда, Василий Максимович, почему сейчас не на селе? — Она назвала его по имени-отчеству, которое услышала накануне от медсестры в регистратуре, и это очень понравилось доктору.

— А потому что, дорогая Неля, — сказал он, заглядывая поверх очков в графу ее карточки и с ошибкой считывая там ее редкое имя. — А потому что, дорогая Неля Ахметулаевна, если говорить честно, по нынешней моей специальности на селе пациентов даже среди стариков глубоких не найдешь. А тем, кто помоложе, там работать надо, а не копаться в своих чувствованиях, не вам в обиду будь сказано. На селе, известно, народ здоровее и нравственно, и физически.

— Об этом сейчас спорят.

— Спорят, да. Как говорили прежде, нехай. И в городе и в селе бывает, женятся в восемнадцать и через год разводятся, даже раньше. В двадцать лениво берутся за ум, а в сорок уже поучают, как жить. Брюзжит старик, думаете? Но, дорогая Неля, в наши дни на гитарах бренчать, пить вермут в подворотнях и пугать собак трескучими мотоциклами было недосуг…

Старичок при этих словах не ожесточился, хмыкнул весело, ожидая Неиных возражений, но она возражать не стала, и оба они рассмеялись, поняв друг друга.

— А я все-таки, Василий Максимович, университет закончила, в аспирантуре училась, сложить годы — семь лет.

— Немало, немало. Семь лет! И многому вас научили, простите за нескромный вопрос?

Нея снова подумала и решила ответить серьезно, не ручаясь — свои ли она говорит слова или чьи-то, но она в них верила и потому говорила их как свои:

— Вопрос, Василий Максимович, больше сложный, чем нескромный. И да, и нет, И многому, и почти ничему. Ученик, студент, аспирант, как и любой человек, живет не под стеклянным колпаком. Он живет в мире страстей, удач и ошибок. Страдают не только герои Шекспира. А если слушать школу, то все предельно ясно, справедливо и честно. В вузе и жизни выясняется, что далеко не все ясно и не все справедливо. А не лучше ли об этом говорить сразу? На уроках серьезных проблем учатся лучше, чем на уроках розовеньких удач…

— Сумбурно, но истинно, — согласился доктор.

— Вот именно сумбурно. И вместе с тем семь лет научили не только сомнениям. Но на старшеклассников, сами понимаете, не жалко знаний тратить, а в начальных классах можно преподавать и без аспирантского стажа…

— Это что же, Сухомлинский завещал?

— Нет, не Сухомлинский. Но я весь курс университета на английском языке прошла и аспирантуру тоже. Я даже с настоящими англичанами разговаривала, — похвалилась Нея.

— Отменно. И я разговаривал, — неожиданно глухо отозвался доктор и перестал быть веселым. — Вернее, они со мной поговорили. В Мурманске. Мне тогда было шестнадцать. Вы что, Неля, не верите, что мне могло быть шестнадцать? — горько усмехнулся доктор. — Вот, дочка, их разговорчики.