Владислав Владимиров - Закон Бернулли

…Шеф пережидал паузу дольше обычного и, переждав, воскликнул негромко, уже отлично понимая, что никакого сопротивления его напору не будет:

— Эка! Нашлись акробаты, выставили кроссворд: не возьмете станки, морально устаревшие — ты это заметь особо: уста-рев-ши-е! — не возьмете, то мы вам сумеем поставить новое оборудование, к сожалению, только через год-полтора! Каково? А у завода план утвержден под новое оборудование!.. Ты пораскинь умом и представь, если бы такое они заявили лет двадцать назад!.. Шестивесельные шлюпки!..

Несколько секунд шеф наслаждался неотразимостью любимого им океанического термина, хотя на флоте он не служивал, и вообще сказанного, а после новой паузы продолжил.

— Дорогой мой, — сказал он дальше безо всякой перефразировки словами Коновалова, — странно видеть на гербовом бланке выше официальной печати и подписи «треугольника» слово п и р а т с т в о. Да-да, странно, ибо это не роман Стивенсона, Адамова или Юлиана Семенова! Но согласитесь (здесь шеф не сказал «согласись», а именно «согласитесь»), произвол поставщиков действительно напоминает флибустьерский! Видите ли, гореть на сверхнормативных излишках залежного старья они не желают, любыми способами сплавляют морально устаревшее оборудование. А кто желает?!

Коновалов слушал, а сам вспомнил й о г а — этого пожилого йога-любителя он видывал почти каждое утро неподалеку от своего дома, когда спешил на работу одним и тем же, как у мадагаскарского слона, маршрутом, где выверен каждый шаг и по его пути привычно все до мелочей.

Нынче пусть не каждый третий, но наверняка четвертый, собираясь жить долго и небезрезультативно, чтобы задать работу геронтологам будущего, исповедует если не систему Амосова, то Микулина, несмотря на незамаскированные попытки ее публичного охаивания; если не Микулина, то одну из систем йогов или же, на худой конец, старательно копирует тесты из программы физической подготовки, присланной в ксерокопии чуть ли не из самого Звездного городка или переписанной из журнала «Авиация и космонавтика». Гантели, эспандеры, скакалки, шагомеры, обручи «хула-хуп», массажеры, палки, шведские лестницы, прочий спортивно-гимнастический инвентарь время от времени становятся едва ли не пресловутым «дефицитом».

Йогу же инвентарь ни к чему: по утрам йог самоутверждался у памятника в сквере, выставляя к небу мослатые ноги в старом, будто выстиранном в хлорке, трико и донельзя измочаленных кедах. Йог стоял на голове долго и неподвижно, посматривая снизу сладостным оком на любопытствующих прохожих. Его худые руки привычно упирались в расстеленную на холодном газоне областную газету, и стоял он вниз головой легко, вроде как тихо радуясь этому умению и всеобщему вниманию. Коновалову показалось, что сегодня, под мелким дождичком, йог подмигнул ему с жуликоватой порочностью.

— Но пойми, романтичного в таких действиях ничего нет! — убеждал шеф. — Они, эти самые действия, ставят под угрозу выполнение пятилетки целым заводом! А это означает грозную цепь неминуемых последствий!

Тут голос у него снова густо наливался медом всегда известной и любимой им истины. Но шеф обычно не только сам отрадно вкушает собственное угощение из провидческих фраз, смакуя его, но и спешит аппетитно поделиться им с тем, кто, не разделяя его гурманического восторга, все же ловит почтительно на другом конце провода очередные прорицания, из которых материализуется Большая Истина и ее послушные родственники и детишки — истины и истинки помельче.

— Что за цепь? — вопрошает он дальше, вроде бы и сам бесконечно, интересуясь. — А вот что, друг милый, послушай сюда! Где-то не доделают из-за срыва плана блюминг. Раз… Где-то не сойдет вовремя со стапелей судно. Два… Где-то затянут пуск домны или пластмассового завода, французское оборудование к сроку не подоспеет или отечественные недотепы подведут. Три… Сорвут сдачу нового дома, а твой внук не пойдет в детсад. Хотя твой, впрочем, пойдет… Но мало ли еще натворится бед при нашей любви к электричеству — оно крутит роторы двигателей марки нашего завода, а это значит — двигателей башенных и портовых кранов, трамвая и лифта, автокара и электровоза, электробритвы и авианосца!..

Коновалову вслед за утренней картиной с йогом явилось виденное в Москве прошлым летом, кажется, на узкой и шумной улице Чернышевского, с ее неумолчной толчеей, аптечными и продуктовыми витринами, вязким асфальтом, плавящимся на несносной жаре (но леса за городом уже не горели, их научились охранять), лязганьем троллейбусных проводов и штанг, — после чего он убедился, что шефу ничто человеческое не чуждо. Никак не ожидал Коновалов, но столкнулись они один с другим пристальными взглядами. Коновалов смотрел с высоты своего роста и тротуара, а шеф — снизу, из подвального окна некоего шумного заведения. Войти в сие заведение сразу было нельзя — для этого, прежде чем оказаться у каменных ступенек, ведущих вниз, надо было миновать подобие калитки в неопределенного цвета заборе. Возле забора с внутренней стороны расхаживали в томительном выжидании освободившихся пивных кружек изнывающие от жажды мужчины, а в очереди у пивного автомата почему-то было много артиллерийских офицеров. Знающие цену времени и порядку, они пили умеренными глотками, молча и сосредоточенно, не вступая с окружающей средой ни в братания, ни в конфликты, а меж собой — тем более.

Там же, внизу, в самом пивном баре, закусочной или шашлычной, шеф, не пожелавший оставаться «во дворе», расположился у подоконника, как в глубокой траншее, видна была его крупная голова и широкие плечи нового пиджака, а за спиной густо курился табачный дым и, наверное, было шумно. То ли свободных мест не оказалось, то ли не рассчитывал шеф долго торчать там в обороне — во всяком случае он стоя дотягивал из пузатой кружки мутное пиво и не лишал себя другого удовольствия — разгадывать кроссворд — журнал, раскрытый на последней странице, щегольская никелированная авторучка и новая соломенная шляпа белели рядом с горкой рыбной шелухи и блюдцем маленьких просоленных сухариков на клейком замызганном подоконнике. Завидев Коновалова, шеф не удивился, а перестал пожевывать сухарик и сотворил кружкой приглашающее движение — мол, заходи, пожалуйста, экая встреча, рассудим. Но Коновалов, хотя и не прочь был промочить пересохшее горло, сделал вид, будто ничего и никого не заметил в пивной траншее, спокойно прошел мимо и лишь через несколько кварталов понял, что прошел мимо зря, но возвращаться было нелепо.

Дома они увиделись через полмесяца, но оба держались как обычно, словно ничего не произошло, а и в самом деле, что же крамольного приключилось в тот суматошный длинный субботний день, когда Коновалов проездом из отпуска был в Москве пару суток, а шеф — неделю в командировке?