Владислав Владимиров - Закон Бернулли

А один «активист» под видом сбора литературы для библиотеки, якобы отправляемой на БАМ, хаживал по домам и собирал в рюкзак особо ценные книги.

На вешалке у двери рядом с его плащом висело пальто жены, отороченное снизу дорогим белым мехом, полулегальным полуподарком знакомого полярного летчика, который, по старой дружбе подарив ему мех для жены, все же не отказался от предложенных денег.

Коновалов предлагал их приличия ради, чисто символически, что ли, полагал, что летчик их не возьмет. Но летчик деньги взял и даже пересчитал их, а Коновалов расстался с ними без сожаления, он вообще всегда легко расставался с деньгами, только отметил, что, по всей вероятности, житуха у летчика не такая уж роскошная даже при тех немалых деньгах, зарабатываемых им в ослепительном блеске арктических льдов и при неверном свете северных сияний. Во всяком случае, когда они вместе с ним учились в авиационном училище, а потом прослужили в одном полку два года, в жадинах тот не числился.

Глядя на молчащую девчушку, Коновалов здорово засомневался, что ему придется каким-то образом прозевать этот дорогой белый мех, но он поколебался в этом демобилизующем бдительность мнении, как только девчушка, собравшись с духом, сообщила ему:

— К вам на балкон упало мое пальто! — и почему-то, не переступая порога, оглянулась назад. Так оглядываются дети, когда знают, что где-то сзади находятся старшие.

«Ага, — со злорадной молниеносностью подумал Коновалов. — На балкон, значит! Старый, отвлекающий трюк!»

Он еще раз повнимательнее посмотрел на девчушку, и та показалась ему еще подозрительнее. «Вот выйду на балкон за пальто, а там — никакого пальто. Пока вернусь, женкиным песцам приделают ноги, а бежать за песцами в шлепанцах по лужам — смех один… Или уже никак дуреть я стал в своей сверхбдительности?» — подумал Коновалов, а вслух спросил:

— На балконе, говоришь?

Он ощутил себя владельцем неплохой квартиры, коли можно было так спрашивать у т о ч н я ю щ е — на балконе. Дело в том, что помимо балкона в коноваловской квартире была еще со стороны двора громадная лоджия. Он посмотрел внимательно еще раз на девочку, попросил ее переступить порог, прикрыть дверь.

— Нет, не на балконе, а на лоджии.

— И что же, снизу упало пальто? — подсказал Коновалов.

— Снизу, — серьезно подтвердила девочка.

— А как это — снизу? — сдерживая улыбку, спросил Коновалов. — Разве бывает, чтобы снизу?

— Нет, сверху, сверху! — обрадованно закричала девочка и от радости даже стала подпрыгивать на месте.

«Ну и шкура же я подлая!» — серьезно возмутился Коновалов, порадовался обнаружившейся самокритичности, но все-таки быстрее, чем положено, зашаркал шлепанцами по навощенному паркету в самую большую из комнат, огибая один за другим гарнитурный стол, сервант, диван.

Дверь на лоджию подалась не сразу, потому что ей помешал резной стул, вставленный, наверное, Лидией Викторовной (кем же еще!) между диваном и стеной. Коновалов быстро извлек стул, перенес его в одной руке к пианино, открыл дверь. За ней на цементном полу, прикрытом зеленым линолеумом, лежало легкое детское пальтишко. Коновалов поднял его с облегчением. Острая влага воздуха приятно вдохнулась полной грудью. Пальтишко было новым и казалось игрушечным. Оно упало с верхнего этажа. Наверное, кто-то из родителей кидал его вниз девочке.

Коновалов уже не помнил, когда Михаил носил пальтишки такого размера и было ли когда на свете такое время. Теперь Мишке невесты названивают: «Позовите, пожалуйста, Мишу-у-у!»

Девочка ждала. Она с трудом оторвала взгляд от гобелена с празднично вытканными на нем сказочными зверями, диковинными цветами в подножиях золотистых деревьев и старинным замком, над которыми блестел ниточным серебром рогатый месяц, и не сразу возвратилась из только что виденного ею мира, улыбнулась и сказала спасибо.

— Я побежала, хорошо? — спросила она у Коновалова. — Там, не во дворе, а на улице мальчишки снимают кота с дерева. Мурзика, он на третьем этаже живет. Его пес на дерево загнал. Не полковничий, а другой, бродячий, наверное.

Полковничий пес был зол и страшен. По утрам хозяин разглаживал овчарищу железной расческой во дворе, и псу эта процедура очень нравилась.

Девочка, тряхнув косичками, убежала, а Коновалов подался в другую комнату — «уличную», как он ее называл, потому что балконом она выходила на улицу. Под самым балконом росло дерево, единственное старое дерево перед домом. Остальные деревья были малолетками и тоще торчали из мокрых, не высохших от дождевой воды лунок. В ярко брызжущем свете уличного фонаря стайка мальчишек и девчонок галдела под старым деревом. Спасением Мурзика руководил чей-то очкастый папа в берете, спортивных бриджах, белых кедах и черной куртке. Папа держал над головой хоккейную клюшку и водил ею в сыром воздухе, пытаясь дотянуться до ветки, на которой сидел взъерошенный кот, испуганный не столько клюшкой, сколько всеобщим вниманием.

Коновалов вспомнил свой сон, когда увидел эту хоккейную клюшку. Он зачем-то поправил в углу свернутый на шершавое древко кумачовый флаг, который вывешивался с перил балкона по большим праздникам. Под солнцем и дождями флаг этот заметно вылинял, а после затяжного ливня сильно намок. Не скоро Первомай, но месяц пройдет незаметно, и флаг надо будет вывесить, забухают оркестры медью, заспешат празднично одетые люди на демонстрацию, радио зальется в песнях, маршах и призывах, а там еще праздник и еще — День Победы…

Прошлой осенью — она в горах была особенно холодна — в горном санатории, где Коновалов околачивался после пустяковой операции, вот так вот вышел вечером на балкон из безлюдной большой комнаты, которая одновременно была и библиотекой, и танцевальным залом, и Красным уголком, а внизу два незнакомца сидели спинами к нему на удобной скамейке, освещенной светом окон первого этажа, откуда еще доносился стук ножей и тарелок заканчивающегося ужина, и говорили о нем, Коновалове, — он потом кое-что разузнал об этих модно одетых новичках, почти его ровесниках, и при желании мог завернуть историю не хуже любой сименоновской.

Главный врач санатория, ласковый администратор и медик, очень знающий, помявшись, назвал их фамилии, но они Коновалову говорили не больше, чем имена запасных членов американской сборной по вольной борьбе, пожаловавшей из-за океана, чтобы убедительно проиграть очередную встречу.

Сначала они говорили о том, что каждый школьник государству за год обходится примерно в сто пятьдесят целковых, каждый студент — в девятьсот, а от школьной парты до вузовского диплома расходуется на одного в среднем шесть тысяч рубликов; потом он вдруг услышал свою фамилию — логического перехода в разговоре не уловил, но прислушался.