Василий Кондрашов - Небо выбирает нас

— Оно ничего, да отец ругается, — бодро ответил Петька, скосив взгляд на обратившуюся в слух бабку Матрену. — Говорит, стыдился бы стариковским делом заниматься.

— Пра, внучок! Святые слова отцовские! — Бабка Матрена приподнялась в напряжении и подумала: «За такие-то деньги все лето аржаным хлебом порося кормить и кормить». — Ты уж уступи место, внучок, старухи ради! — просительным голосом запричитала она, подступаясь к Петьке.

— Тяжело-о!

— Нешто не справлюсь? — И руки бабки Матрены жадно ухватились за лом.

— Тогда коли, — как бы милостиво, но с неохотой согласился Петька. — Зарплату у дяди Феди Погорелова получать будешь. Утром, в понедельник! — уже на ходу крикнул он через плечо, некоторое время с усмешкой наблюдая, как бабка Матрена старательно ворочает тяжелым ломом.

Петька смело постучался в дом Новоскольцевых. Он знал, что в нем, кроме деда Авдея, никого нет, мать и отец Любки на работе, а сама она в школе. Дверь открылась не сразу. Петька ждал долго, пока не услышал шаги в коридоре и сухое знакомое покашливание. Заскребся крючок в петле, и в приоткрытую дверь высунулась седенькая голова деда Авдея.

— Как здоровье, дедуль?

— Да хожу помаленьку. Ну, сказывай, хитрая бестия, зачем пришел?

— Про самолет узнать…

— Про какой такой самолет? — нахохлившись, переспросил дед и, чтобы поверней слышать, приставил к уху вздрагивающую ладошку.

— Ты же мне рассказывал. — У Петьки вкралось сомнение, не рассказал ли ему дед услышанную от кого-то историю. — Ну тот, что в пруд упал?

— Понятно, рассказывал, — удовлетворенно ответил дед Авдей и стал застегивать верхнюю пуговицу на рубашке. — Эх, как меня пронимает. Видно, помру скоро, Петька. В такое-то солнце тепла не чую. Заходи в дом.

— Дедуль, пока погода теплая, сходим на пруд, а?

— Это по какой надобности? — насторожился дед.

— Ты мне самолет покажешь. Где упал.

— Ну чего ты заладил с энтим самолетом? — вспылил дед. — Упал и упал… Мало ли нас попадало за войну-то, поди, и косточек не осталось.

— Дедуль! Ну, одевайся, я тебя на улице подожду, — продолжал нетерпеливо упрашивать Петька, легонько заталкивая в коридор деда Авдея.

Закрыв за ним дверь, он сел на крылечко и подумал, как было бы здорово найти самолет и узнать имя погибшего летчика. Может, у него родственники где и отец жив, такой же старенький, как дед Авдей. Вот здорово будет! А летчику в поселке памятник поставят, высокий белый обелиск с макетом самолета на вершине. И на крыльях звезды. А Петьке за это вручат путевку на поездку в Москву, в Музей Советской Армии.

— Слышь, Петька, — послышался за спиной дедов голос, — дорога-то, поди, заледенела, не дойти мне.

— Дедуль, я же с тобой.

Петька, придерживая за плечи деда Авдея, помог ему спуститься с крыльца и выйти со двора на улицу. Когда они уже шли по утоптанной вдоль забора тропке, Петька запоздало смекнул, что их путь проходит как раз мимо колонки, где трудится бабка Матрена. Поглядывая то на шаткие дедовские ноги, то на бабку, тыкавшую тяжелым ломом в ледяные надолбы, Петька с опаской ждал встречи. Предложить деду пойти на пруд другой дорогой он не решился, как бы совсем не отказался, но и представить, что дед Авдей пройдет мимо бабки, не перебросившись с ней двумя-тремя словами, просто невозможно.

— Как пить дать, бабка Матрена околь колонки кренделя выписывает.

— Она… — неохотно подтвердил Петька.

— Я и говорю. Никак, штурмует! — Дед Авдей даже губами почмокал от удовольствия, но потом нахмурился и посмотрел на Петьку. — Знать, не поколол горку-то, — сказал с обидой. — О мертвых печешься, а о нас, стариках, не думаешь. Оно, конечно, Матрене-то воды таскать не перетаскать. Сколько живности в хозяйстве: и корова, и свинья, и гуси. Одних курей, считай, полета наберется. Ни один базар без нее.

Петька, поддерживая деда под руку, пытался ускорить шаг. Он чувствовал, как стал упираться дед Авдей, голова его, с острым посиневшим носом, словно флюгер, упорно держала направление на бабку Матрену.

— Бог в помощь, Матрена! Что это ты, а? Никак, за доброе дело взялась?

— Чать, платить будут.

— Знамо, ходить, — подтвердил дед Авдей. — Кхе, кхе, кхе! Ишь сколько намахала!

— Тяжело, Авдеюшка, руки выламывает, а все прибавка к пенсии.

— Прибавили мне пенсию, уж какой раз тебе говорю — прибавили, — заворчал недовольно дед Авдей. — Ты ей про кучера, она те про лисопед. Тьфу ты, мать те в горькую! — ругнулся он, порываясь подойти поближе к колонке.

— Пошли, дедуль, — крикнул Петька на ухо деду и добавил уже тише: — А то она меня за гусей коромыслом приложит! — И потянул за собой упиравшегося деда.

Тот долго ворчал на бабку Матрену и лишь возле плотины, переводя дух, успокоился. Что-то вдруг мягким светом пролилось в старческих глазах деда Авдея, пролилось и погасло. Он медленно и неуверенно сел на выступавшую из снега коряжину на берегу пруда, положил натруженные руки на колени, долго, вздрагивая головой и плечами, смотрел на белое, почти не исчерканное следами ледяное поле. Петька не мешал ему, не торопил с рассказом. Пусть поживет дед Авдей хотя бы в памяти той жизнью, которую не привелось увидеть Петьке и его сверстникам.

— Вот она, судьбинушка солдатская. Идешь, идешь и не знаешь, где ляжешь, и никто над твоим прахом слезы не обронит. Вот здесь он и лежит, Петька, — указал дед Авдей ближе к тому месту, где плотина подходила к берегу, рядом со ставком, через который местные жители годами спускали воду из пруда на огороды. — А ежели рассудить, мог и дале к середине лечь. Где стоишь ты, окоп мой был. Как раз околь тебя. Не только мне пришлось увидеть, как он одного с крестами срезал, с крестами-то за станцией свалился, а после его ребятишки на игрушки растащили, а наш-то сюда, выходит. — Дед Авдей вздохнул, уставившись невидящими глазами в безмолвный лед пруда. — Так меня водой и окатило с ног до головы. Я ить его, сердешного, до самой земли провожал. Авось выпрыгнет, помочь там. А он так и вошел… в самолете… Без вести пропавший…

— Я его найду, дедуль! Честное слово, найду! А это не бомба упала, дедуль? Которая водой тебя?

— Эх, внучок, внучок! — укоризненно покачал головой дед Авдей. — Что вчера было — ветерком в памяти проносится и следа нет, а что в жизни войной тронуто — крепкими узелками завязано. Умирать буду — вспомнится. Она ить меня, война-то, вдоль и поперек железом изъездила. Када мне не веришь, Саньку Кривого спроси, — обиженно закончил дед. — Он поближе меня сидел.

— Какого Саньку?

— Как же ты Саньку не знаешь? — с упреком проговорил дед Авдей. — Федьки Погорелова старший брательник!

— Как не знать! Он заходил к нам!

— Ну и поспрошай его, коль знаешь. Промерз я с тобой тут. Приду домой, и погреться нечем, дочка все попрятала. — Дед Авдей, покряхтывая, выпрямился и повернулся лицом к поселку.