Алексей Горбачев - Подвиг доктора Бушуева

— Это не просьба, дорогой Фёдор Иванович, это ваше законное гражданское право, — как-то по-домашнему просто заговорил Зернов. — Только вот какое дело: мы-то давно считаем вас в наших рядах. — Заметив недоумённый взгляд собеседника, он деловито пояснил: — Вы уже немало сделали за это время, и если бы немцы узнали, что вы лечили раненого красноармейца, что оперировали подпольщика, что скрыли у себя в больнице советского лётчика, они повесили бы вас незамедлительно.

— Вешать они мастера.

— Умеют. Только знаете, как говорится, кто с петлей к нам придёт, на ней и повиснет.

Они допоздна засиделись в докторской комнате, и эта пустая комната теперь не казалась Фёдору Ивановичу холодной и бесприютной. Они с Зерновым долго и откровенно беседовали, припоминая прежние дни, общих друзей и знакомых.

В этот вечер доктор Бушуев узнал многое такое, что раньше было непонятным и странным. Прежде Фёдор Иванович слышал от Елены Степановны только отрывочные вести с фронтов, а сейчас Иван Егорович сообщил ему подробную сводку Информбюро за целую неделю.

Где-то за окном, в ночи, неожиданно залаяли зенитки, и сквозь этот нервный лай послышался спокойно-уверенный гул самолёта. В следующую минуту заухали взрывы — один, второй, третий…

— Наши бомбят, слышите, Иван Егорович, наши! — возбужденно крикнул доктор Бушуев.

— Слышу, пожаловали в гости.

— А немцы горланят, будто всю нашу авиацию уничтожили.

— Пусть себе горланят, пока не охрипли.

В комнату вошла Майя.

— Иван Егорович, пора, — сказала она.

Зернов порывисто встал.

— Да, да, погостевали и хватит, пора, как говорится, и честь знать. До свидания, Фёдор Иванович.

— Куда вы на ночь глядя?

— Ночка тёмная — помощница наша. Майя Александровна проводит меня.

— Это могу сделать я, — заявил доктор.

— Ей сподручней, а потом кое-какие дела у нас есть по дороге, кое-кого навестить нужно.

Зернов и Майя ушли. Сейчас Фёдору Ивановичу хотелось быть вместе с ними, хотелось быть участником тех «кое-каких дел». Он понимал, что эти дела — неустанная подпольная борьба.

В другой раз, вот так же поздно вечером, на улице, у самого дома, визгливо заскрипели тормоза автомашины, потом послышались голоса и нетерпеливые удары в дверь.

— Фёдор Иванович, вы слышите? — с тревогой спросила вбежавшая Майя.

— Слышу. Немцы пожаловали. Иди к себе в комнату.

— Нет, нет, — запротестовала Майя.

Снаружи доносились глухие голоса:

— Доктор Бушуев, откройте!

— Это ко мне стучат. Уходи, — решительно потребовал Фёдор Иванович. В тёмном коридоре он отодвинул засов. Распахнулась дверь, и его сразу ослепили несколько фонариков.

— Доктор Бушуев? Хирург?

— Да, я хирург.

— Быстро, быстро с нами! — потребовали немцы.

И не успел он сообразить, что происходит, не успел спросить, что нужно непрошеным гостям, а его уже подхватили под руки и потащили на улицу, потом втолкнули в машину.

«Хорошо, что не её забрали, — подумал Фёдор Иванович о Майе. — А меня за что? Неужели пронюхали о лётчике Казакове?», — билась в мозгу тревожная мысль.

Подпрыгивая на выбоинах, машина с сумасшедшей скоростью мчалась но затемнённому городу, потом, взвизгнув тормозами, внезапно замерла, и в слабом свете подфарников доктор Бушуев неожиданно увидел парадный вход своей городской больницы.

— Шнель, шнель! Быстро! — подталкивали его из машины.

«Привезли в больницу, а зачем?» — терялся в догадках Фёдор Иванович. На какое-то мгновение он остановился в широком просторном коридоре. Здесь когда-то на табуретках стояли бочонки с цветами — роскошными вечно зелёными пальмами, с широколистыми развесистыми фикусами. Здесь когда-то даже в холодные зимние дни чувствовалось дыхание весны — цвели розы… А сейчас широкий больничный коридор был похож на казарму. Во всю длину у стен стояли железные койки, а на койках раненые, раненые… Воздух был тяжёлым, спёртым, пропитанным запахом гноя и пота.

— Шнель! Шнель! Быстро! — опять подтолкнули его сзади.

Навстречу доктору Бушуеву неумело ковылял на костылях высокий худой мужчина в госпитальном халате, похожий на арестанта; из бывшей детской палаты вышел другой человек — с перебинтованными обрубками рук. Всюду были видны перевязанные головы, забронированные в белый гипс голые волосатые тела. На какой-то миг сердце врача сострадательно сжалось — он увидел больных, искалеченных людей.

«Но это не люди, это твои враги, это те, которые пришли поработить твой народ, осквернить твою землю», — пронеслось в голове хирурга.

— Шнель! Шнель! Быстро! — торопили его.

Фёдора Ивановича повели в соседнее крыло — знакомый хирургический блок. Там он увидел десятка два-три, видимо, только что привезённых и кое-как перевязанных раненых. Они лежали на полу, на носилках, на сдвинутых стульях. Слышались крики, стоны, ругань. Между носилками бегали растерянные, испуганные немецкие медики в белых, испачканных кровью халатах. По суетливой и бестолковой беготне медиков было заметно, что этой ночью раненых в госпитале не ожидали.

«Откуда у них столько раненых? — удивлялся Фёдор Иванович. — Фронт далеко, бомбежек уже дня два не было… Наверное, партизаны», — с удовлетворением решил он.

— Сюда. Быстро, — пригласили доктора.

Вот и знакомая предоперационная, залитая ярким электрическим светом. Давно отвыкший от такого освещения Фёдор Иванович невольно щурил глаза.

Немецкий врач доктор Корф — невысокий плотный мужчина с брюшком, в больших роговых очках, в шёлковом ослепительной белизны халате, в белой шапочке — заметно обрадовался, узнав, что перед ним русский хирург Бушуев. Смешивая немецкие, русские и латинские слова, он торопливо силился объяснить коллеге, зачем его так спешно пригласили ночью в госпиталь.

«Пригласили… Хорошенькое «приглашение», — усмехнулся про себя Фёдор Иванович.

Немецкий врач продолжал говорить, и доктор Бушуев с трудом понял, что произошло нынче вечером на недалеком разъезде — там взорвался вагон снарядов.

Для борьбы с партизанами гитлеровцы завозили в город боеприпасы. Опасаясь бомбежек, они разгружали вагоны километрах в пятнадцати от города. По неосторожности немецких грузчиков произошел взрыв. Были убитые, раненые.

Фёдор Иванович понял: его привезли сюда для помощи немецким врачам, для того чтобы он встал к столу и оперировал раненых немцев.

«Нет, ни за что на свете», — твёрдо решил он, а вслух проговорил:

— К сожалению, я плохо себя чувствую и не уверен, что смогу держать в руках скальпель.

— Русский доктор отказывается? — строго спросил по-русски стоявший рядом офицер в небрежно наброшенном на плечи халате. — Русский доктор за отказ будет повешен, — пригрозил он и грубо приказал: —В операционную!